Владимир Свержин - Фехтмейстер

Долгое время его император считал так же. И была бы эрцгерцогу Карлу уготована судьба обычного светского бездельника, когда б не трагическое стечение обстоятельств. Внучатый племянник императора теперь оставался ближайшим родственником мужского пола старейшего из государей Европы. Понимая, что дни его сочтены, император Франц-Иосиф скрепя сердце приблизил к себе двадцатисемилетнего «юнца» и велел министрам докладывать все государственные дела не только ему, но и престолонаследнику.

К счастью, князь Эстерхази избежал участи всякий раз обсуждать с этим профаном стратегию тайной войны. И все же до недавнего времени в императорском дворце им приходилось сталкиваться часто. Миклош Эстерхази, конечно, понимал, что не сегодня-завтра эрцгерцог Карл взойдет на трон, и потому старался выглядеть в его глазах немногословным, суровым, но верным службистом. В будущем его богатства и приобщенность к тайнам политических баталий должны были открыть князю дорогу к сердцу очередного монарха так же, как и нынешнего. Но сейчас он мог себе позволить не утруждаться излишней почтительностью.

— Здесь эрцгерцог Карл, — донеслось из трубки сквозь треск и шипение.

— Я слышу вас, Ваше Императорское Высочество, — суровым голосом подтвердил князь Миклош.

— Фон Гетцендорф, ссылаясь на вас, сообщил, что Эльзасский корпус, который должен был направляться в подкрепление ко мне, отправляется для усиления 7-й армии.

— Это верно. По нашим сведениям основной удар будет нанесен именно здесь. У вас же ожидается только отвлекающий. Я прошу вас, продержитесь, Ваше Императорское Высочество.

Государь-император шел по улице, любезно отвечая на поклоны местных жителей, откуда-то уже прознавших о прогулке самодержца. Конвойцы [24] Конвойцы — солдаты личного его императорского величества конвоя. , высокие, статные бородачи в алых черкесках с серебряным галуном в черных мерлушковых папахах, с кавказскими кинжалами и шашками у пояса, грозно взирали по сторонам, всем своим видом давая понять, что пощады притаившемуся смутьяну лучше не ждать.

Царь неспешно шел по тротуару, временами отряхивая с рукавов шинели падающий снег и ведя обстоятельную беседу с начальником собственной Военно-походной канцелярии.

События последней недели вызывали у Николая II глухое раздражение: безобразная сцена с Распутиным во дворце, отъезд Аликс, а затем и предстоящая встреча с председателем Государственной думы были достаточно неприятны ему, чтобы испортить настроение на весь оставшийся день перед отъездом в Ставку Верховного главнокомандующего. Но усвоенная с детства привычка никогда не демонстрировать своих чувств заставляла государя держаться как всегда спокойно и приветливо.

Он чертовски не желал встречаться с господином Родзянко, ему был откровенно не по нраву сей малоросс, возомнивший себя не то спасителем Отечества, не то пророком новой истины. И все же отказ от встречи сейчас, перед отправлением в действующую армию мог вызвать нежелательные пересуды в обществе. С этим, что ни говори, приходилось считаться. Тем не менее Николай II старательно оттягивал начало беседы, предпочитая раскланиваться с «односельчанами», а не вести дебаты с председателем Государственной думы.

— Знаете, Владимир Николаевич, — отвечая на приветствие встречного патруля, произнес император, — вот вы недавно сказывали, что народ любит меня. А мне вдруг вспомнилась библейская история, удручающая меня с детства. Народ, кричавший «Осанна!» Христу, въезжающему в Иерусалим, ведь это же тот самый народ, что спустя всего несколько дней вопил у подножия Голгофы: «Распни его! Распни!»

Помните, два года назад, когда отмечался юбилей дома Романовых, мы ездили в Москву, затем в Кострому? Помните Тверскую улицу, увешанную знаменами, заполненную простым людом, стоящим на тротуарах, на балконах, даже на крышах? Казалось, они счастливы жить с нами единой жизнью, дышать единым воздухом.

Но ведь наверняка среди них были те, кто бунтовал и строил баррикады на Пресне. Чего же нужно этому народу? Послушать этих господ из Думы, так мои подданные буквально жить не могут без всех этих либеральных свобод. А ведь останови любого из встречных и спроси: «Что для тебя важнее: спокойствие и достаток или же право вольно собираться и писать, что кому в голову взбредет?» Мало кто выберет пресловутые свободы! Что же еще?!

Как вам известно, мой дед Александр II освободил крестьян и тем исполнил их вековую мечту, однако на него охотились, точно на дикого зверя, и не успокоились, покуда не убили. Мой отец положил все силы и подорвал здоровье свое, созидая то самое русское общество, которое нынче травит меня. Да и я сам разве мало сделал для процветания России? Разве была наша держава когда-нибудь богаче, чем при моем правлении? За что же слышу я отовсюду «Распни его, распни!» Если и вправду всякая власть от Бога, и государство мне впрямь завещано волею Создателя, как могу я забыть о своем долге лишь потому, что господам либералам или кадетам с прочими думскими выскочками хочется ухватиться за власть?! Не так ли порой неразумные дети ждут ухода строгого отца, чтобы всласть набить живот вареньем и конфетами, не помышляя, что последует затем.

— Они считают, что сумеют управиться с запретным плодом лучше, — пожал плечами князь Орлов. — Впрочем, как всякие дети.

— Но вы же, надеюсь, так не думаете, Владимир Николаевич?

— К чему мне о том думать? Я знаю, — загадочно усмехнулся генерал-адъютант.

— Интересно. — Николай II остановился и с удивлением поглядел на собеседника. — Что же вы такое знаете?!

— Мне достоверно известно, что ни в Думе, ни около нее, сколько ни ищи, нет ни единого человека, который смог бы, взяв под уздцы вздыбившегося коня Российской империи, принудить его к повиновению и заставить идти шагом или же галопом по велению правителя. Им в Думе нравятся и конь, и быстрая езда, однако же все они — суть болтуны и прожектеры. Куда им править! Опаснее прочих социал-демократы, большевики. Но, благодарение Богу, сейчас они практически разбиты.

— Так что же, Родзянко, по-вашему, тоже болтун и прожектер?

— Несомненно, — подтвердил князь Орлов. — Вероятно, один из лучших. Но дела это не меняет. Он так горячо ратует за какое-то мифическое ответственное правительство, что можно подумать, будто у него есть таинственные корифеи, способные в столь тяжелое для страны время неким волшебным образом наладить внутренние и внешние дела России. Увы, таких людей, возможно, нет в природе. И уж подавно нет среди окружения господина Родзянко.

— И все же, дорогой мой Владимир Николаевич, будем честными. Требования председателя Государственной думы поддерживает немалая часть того, что именуется образованной Россией.