Владимир Свержин - Фехтмейстер

— Отчего ж не поддержать? — Князь Орлов насмешливо ухмыльнулся. — Всякому новое интересно, и никому неведомо, каково оно будет наяву. Тем паче что та самая образованная Россия, о которой изволит говорить ваше величество, и представления не имеет, что за крест править столь огромной и столь неоднородной державой. Они-то, поди, и прислуге своей подчас ладу дать не могут, что уж им об империи судить? Тем более что эти господа тоже почитают Родзянко с Гучковым своего рода Мерлином и чародеем из пушкинского «Золотого петушка». Пора бы уж понять — чудес не будет. С этими господами — так уж точно. Да все нашим дьякам и боярам думным неймется.

— Что же вы предлагаете, Владимир Николаевич? Вы давеча говорили, что у вас есть какое-то чудодейственное средство против измышлений этих господ.

— Средство и впрямь имеется, ваше величество, — подтвердил генерал Орлов. — Не чудодейственное, правда, но зато вполне действенное.

— Какое же?

— Господин Родзянко добивается создания правительства, ответственного перед Думой. Что ж, если мы полагаем думцев избранными «нарочитыми мужами», как прежде сказывали, то отчего же не даровать им возможность контроля за действием правительства?

— Вы, Владимир Николаевич, почтеннейший, заговариваетесь! Не далее как минуту назад вы совсем иное говорили, — император ошеломленно поглядел на сопровождающего, — и, правду сказать, прямо противоположное!

— Но я еще не договорил, ваше величество! — Генерал-адъютант учтиво склонил голову. — Они хотят контролировать правительство? Пускай себе хотят. Но ведь и государь должен контролировать его работу, и сенат, и святейший синод — во всех вопросах, касающихся веры и благочестия… К тому же Дума так велика… Всех пусти, так за словесами и второе пришествие не заметят!

Следует основать контрольный, или же ревизионный комитет, как говорится, «хоть горшком назови, только в печь не ставь», который, несомненно, возглавите лично вы, а господин Родзянко станет одним из ваших заместителей. Это высокая честь, но и не более того. В комитете у него не будет ни большинства, ни особого влияния кадетов. А вот правительство, — князь Орлов погладил усы, явно довольный собственной мыслью, — правительство я бы поручил сформировать иному думскому говоруну.

— Кому же?

— Александру Федоровичу Керенскому. Есть такой весьма бойкий адвокат из Симбирска, прошедший в Думу от эсеров.

— Владимир Николаевич, да вы в своем уме? Не эсеры ли убили моего дядю, великого князя Сергея Александровича, губернатора Москвы? Не их ли рук дело смерть министров внутренних дел Сипягина и Плеве? А губернаторы Богданович и князь Оболенский? А сожженные усадьбы с 1905-го по 1907-й? И этих злодеев вы прочите в российское правительство? Вот уж не ждал, вот удивили! Благодарствую, Владимир Николаевич, замечательный план!

— Но дослушайте же, ваше величество!

— И слушать не желаю! У вас, милейший Владимир Николаевич, бред! Вы с ума спятили!

— Ну, уж коли бред, мой государь, то ничто не сможет помешать мне бредить подле вас, коли уж мы рядом оказались.

Император метнул на любимца гневный взгляд и все же не смог сдержать невольной улыбки.

— Ладно уж, бредьте, раз без того не можете!

— Эсеры в России, хотим мы того или нет, — немалая сила. В деревне всякий, кто может помышлять не только о брюхе своем, поддерживает этих социалистов. Но теперь положение дел иное, нежели еще пять лет назад. Теперь социалисты-революционеры заседают в Думе и парламентскими дебатами, а не бомбами, отстаивают свои воззрения. Как бы то ни было противно вам или мне, ваше величество, они, как и вы, как и кадеты, по-своему радеют за лучшее будущее России.

Они полагают, что если дать крестьянам побольше земли, те будут счастливы. Кадеты отстаивают противоположное: что стране нужен рост промышленности, а заводам и фабрикам необходимы рабочие руки. А стало быть, крестьянина следует от сохи изъять и к станку приставить. А взамен прислать трактор, сеялку и тому подобное.

Понятное дело, всех из деревни не переселишь. Но если не всех, то как можно больше.

И те, и другие неправы. И крестьяне по старинке уже работать не смогут, и для заводов не лапотные мужики нужны, а обученные и накормленные работники. Тех же, кто от сохи за куском хлеба в города пришел, таких сейчас куда ни кинь — тьма-тьмущая: и по-городскому работать не умеют, и в деревню возвращаться не хотят. И солдаты, кстати сказать, из них — упаси Господи! — Орлов перекрестился. — Знаете, как прозвали дивизию, что в Петрограде из таких вот вчерашних крестьян сформировали?

— Как? — Николай II покосился на своего генерал-адъютанта.

— «Беговая». Ибо куда бы ее ни посылали, везде, чуть лишь стрельба пойдет, они драпают так, что блеск пяток мешает врагу целиться.

Поэтому, ваше величество, я и говорю вам, что все как в старой пословице складывается. Истина посередке. А середина между кадетами и эсерами — как раз вы, мой государь. Вот и получится, что и Родзянко с его комитетом, и Керенский с правительством от вас всецело зависеть будут. Ибо кроме вас никто меж ними лад не положит. А коли вдруг ерепениться начнут, то вы уж не сомневайтесь, все замаранные, у полковника Лунева на каждого из этих горлопанов дело имеется.

— Да-а, прямо сказать, удивили! Когда б Макиавелли учредил приз своего имени, то, пожалуй, вы, дорогой мой Владимир Николаевич, были бы достойны его по праву, — задумчиво глядя на князя Орлова, вымолвил, чуть заметно усмехаясь, Николай II. — Однако есть ли основание полагать, что предложенные вашим протеже министры и впрямь будут хороши?

— Вряд ли они будут хуже, чем нынешние, — пожал плечами князь Орлов. — К тому же состав кабинета утверждаете вы, реальная власть по-прежнему остается у вас. А в случае чего правительство можно будет распустить, и тогда уже кто сможет вас упрекнуть, что вы не дали этим радетелям за народное счастье испытать силы в прямом действии? Пусть готовят сельскую реформу, которой будет дан ход после войны. А до того их поддержка, как и поддержка кадетов, вам будет очень кстати.

Николай II со вздохом покачал головой:

— Аликс будет недовольна. Да и Старец тоже…

— Не так давно Старец был недоволен ее величеством. Если память мне не изменяет, из-за этого она нынче подалась в монастырь. Не желаете ли теперь ее там заточить и взять другую супругу?

— Извольте не забываться, Владимир Николаевич! — возмутился император. — Это в высшей степени моветон!

— Покорнейше прошу простить меня, ваше величество! Но я ведь брежу, чего не сболтнешь в бреду? Но в здравом-то разумении как можно доверять судьбу России слабой больной женщине и сумасшедшему кликуше, к тому же, сказывают, обуянному бесами? Это ли не дурной тон для государя! Я лишь ваш смиренный и верноподданный слуга. Но, ваше величество, я россиянин и боль нашего Отечества — моя боль не менее, чем ваша.