Владимир Свержин - Фехтмейстер

— И при том легавого завалил?

— Завалил.

— Ловко плетешь, — покачал головой Бомбардир. — А кто-нибудь твои словеса в городе подтвердить может?

Барраппа пожал плечами.

— Жандармы могут.

— Ишь ты, шуткарь! Сейчас побежим мы к жандармам спрашивать, кто от них утек и с какого перехмурья.

— Дружки есть, тоже сербы, вместе воевали…

— Сербы, говоришь? — Бомбардир схватился за переносицу, а затем, словно что-то вспомнив, взял стоящий на столе початый штоф водки, плеснул в стакан и протянул гостю.

— Пей.

Барраппа поднес обжигающую жидкость к губам и начал неспешно глотать предложенное хозяином угощение.

— Да, не по-нашему пьешь, не по-русски.

Бомбардир вцепился пятерней в свой левый бакенбард.

— Сколько, говоришь, дружков?

— Трое.

— А не те ли это сербы, что на Большой Морской хату ломанули? — На губах Бомбардира появилась насмешливая ухмылка. — Их там еще какой-то фраер подрезал. — Барраппа молчал, с удивлением и тревогой глядя на хозяина притона. — Да ты не жмись, еж, у меня ремесло такое — все про всех знать. Уж коли чужаки на моей-то земле озоруют, как о том не спросить? — Барраппа молчал. — Ну что, еж, слова позабыл? Ничего, с чужеземцами случается. Вспомнить время есть, все равно отсюда без ответа не уйдешь, я тебе в том слово даю. И еще, если хочешь, хоть на святых образах побожусь, коли правду скажешь, то их пальцем не трону. — Барраппа молча поглядел на сопровождающего. Бомбардир правильно истолковал его взгляд. — И парни не тронут.

— Да, это они, — негромко произнес капрал.

— Вот видишь, еж? — снова усмехнулся Бомбардир. — Правду сказал, и на душе легче. А вот хочешь, и я тебе правду скажу? — не дожидаясь ответа, он еще раз наполнил стакан и, положив на него сверху кусок ситного хлеба, подтолкнул к Барраппе. — Дружков твоих второго дня жандармы на их малине положили, всех до единого. Выпей за упокой их душ.

Глаза Барраппы расширились. Эта новость сбивала с ног похлеще всего того, что происходило за последние дни. «Их нет, — повторял он про себя. — Их больше нет. Теперь я один, и вокруг тысяча врагов, и некому прийти на помощь и прикрыть спину».

— А знаешь, — между тем продолжал Бомбардир, — ведь что самое в этом забавное? Человечек наш, который там поблизости терся, сказывал, что оттого жандармы квартиру с боем брали, что сербы эти как есть сплошь шпионами оказались. Иначе бы чего? На ухарей, вроде нас, уголовный сыск имеется. Допил? Закусывай. Вот хочу я тебя спросить, — без перехода вещал Бомбардир, — ты сам-то как, не шпион ли?

— Нет, — мотнул головой Барраппа.

— Не шпио-о-он, — протянул его собеседник. — А когти рвал откуда?

— Не ведаю. Из тюрьмы.

— Ишь ты, не ведаешь. Ну, знамо дело, чужестранец. — Бомбардир развел руками. — Где ж тут ведать? Курносый, а скажи-ка мне, — он повернулся к привратнику, — кто нам этого гостюшку подогнал?

— Чернявый, — шмыгая расплющенным, вероятно, в драке носом, пробасил дворник.

— Кажись, он возле Никольской отирается?

— Точно, там, — подтвердил сопровождающий Барраппу дворник.

— Стало быть, друг ситный, бежал ты из контрразведки, — в голосе его появился металл, — а мне тут горбатого до стены лепишь, что ксиву забыл и с псами легавыми сцепился. Ты меня, отставного русского солдата, поиметь хотел?! — тяжеленные кулаки Бомбардира с грохотом опустились на столешницу, пугая жареную утку.

— Я не шпион, — вновь повторил Барраппа.

— Запираешься, сволота? Ну да дело твое — запирайся. Выдачи у нас нет, об том можешь не тужить, но и спуску врагам Отечества мы тоже не даем. Слышь, Курносый, сунь-ка его под пол, а ночью возьми-ка двух парней покрепче да посмышленее, отведи эту мразь на Черную речку да спусти под лед. Нечего ему нашу землю поганить! Такая вот кака с маком выходит, гость дорогой!

Григорий Распутин спал, распластавшись на огромной кровати, согреваемый с боков двумя молоденькими «духовными дочерьми». В платьях он еще помнил их имена, но так вот, в «божьем виде», вполне обходился без прозваний. Если бы кто-либо захотел допытаться у него, что было вчера, да и нынче за полночь, он бы, пожалуй, не вспомнил. Да и к чему о том мозги сушить, когда впереди еще столько всего?!

Ему снился прекрасный цветной сон, будто восседал он на золотом троне на высокой горе посреди великого множества народа, и цари да короли всех стран шли к нему преклонить колено и поцеловать руку, на которой ярко сиял древней работы перстень с резной звездой и тайными письменами. Этот сон являлся ему уже третью ночь, стоило лишь смежить очи, и каждый раз он становился все ярче и приятней. В этом сне цари и короли тянулись к его трону в сопровождении красавиц-дочерей, и каждый упрашивал его взять себе хоть всех, хоть какую на выбор… Уж понятно дело, как тут отказать?..

— Проснись! — прозвучавший внутри голос был хлестким, как оплеуха.

Распутин попытался было ослушаться и, перевернувшись на другой бок, догнать уходящий сон, но не тут-то было — золотой трон вдруг ощетинился зубами, волосы царевен и королевен взмыли и зашипели ядовитыми аспидами, а сами владыки земные обратились жуткими страшилищами с разверзнутыми пастями и когтями в аршин. С криком Распутин вскочил с постели и уставился на мирно сопящих девиц. Те спали в жарко натопленной комнате в чем мать родила, а волосы их и не думали шипеть и извиваться.

„Чур меня, чур!“ — прошептал Старец, поднимая руку, чтобы перекреститься.

— Не крестись! — гневно потребовал Хаврес.

— А вот нет тебе! — Григорий Ефимович ткнул себя перстами в лоб, затем в живот и почувствовал, как наливается чугуном правая рука.

— Не время спорить! — требовательно заговорил демон, и Распутин ощутил, что рука опять приобретает обычную легкость. — Кому хуже делаешь, мне или себе? То, что во сне видел, скоро явью может стать. К чему тянуть? Действуй! Всего-то делов — перстень добыть.

— Говорил уже, — нахмурился Старец, — не сунусь я более в тот дом! Заклятое там место.

— А и не суйся, — увещевал Хаврес с плохо скрываемой досадой в тоне, — добыча сама тебе в руки плывет. Обидчица твоя вместе с перстнем из дома вышла. Так уж ты хватай и держи! Как перстень заберешь, злодейку убей, но до того — ни-ни! Как наденешь то кольцо на указующий перст, так все и свершится, как во сне видал. Я тогда в полную силу войду, и все рати демонов и духов мне подвластны станут. Мир нашим будет. Ступай же, Григорий, ступай немедля!

— Эй! — Распутин хлопнул в ладоши. — Семков! — Дежурный офицер личной охраны, приставленный к «божьему человеку», вбежал на зов Старца и замер, потрясенный его неприглядным видом. — Возьми с собою еще двоих, — не замечая замешательства офицера, приказывал Распутин, — мотор возьми и привези мне сюда девицу Лаис, что в Брусьевом переулке ныне проживает. Уразумел, о ком речь?