Евгений Красницкий - Случайная глава

— А минькина мать?

— Медвяна… э-э, Анна-то? Может! Молода пока, но лет через десять-пятнадцать сможет, вернее смогла бы, но… Вот видишь: и здесь свое «но». За чужака она замуж выходит. Сама пришлая, хоть и сумела стать своей, и замуж за пришлого пойдет. Пойдет, пойдет! — отреагировала Настена на легкое шевеление дочери. — Сама же рядом с ними живешь, все видишь.

— Ага, тетка Анна прямо расцвела вся, лет на десять помолодела, а дядька Алексей… он такой… он весь… как глянет… — Юлька явно затруднилась с подбором эпитетов.

— Умен, силен, крут… — Настена юлькиных затруднений не испытывала —… жизнью битый, но не сломанный, ликом и статью истинно Перун в молодости!

— В какой молодости, мама? У него половина волос седая!

— Э-э-э, дочка, бывают седины, которые не старят, а красят…

— Ма-а-ма! Да ты никак сама в него…

— Дури-то не болтай! — оборвала Юльку Настена и тут же устыдилась горячности, с которой прикрикнула на дочь. Сама по себе эта горячность говорила больше, чем слова, и не только Юльке, но и самой Настене. И уж совсем затосковала лекарка, когда поняла, вдруг, что оправдывается: — Влюбилась, не влюбилась, а… оценила… по достоинству. К тому ж, лучше других умственное и телесное здоровье вижу… Да и не старуха я, в конце-то концов, на год моложе Аньки!

— Ой, мамочка…

— Да не ойкай ты! Не бойся, глаза выцарапывать мы с Анькой друг дружке не будем, еще не хватало из-за козла этого! Рудный Воевода, руки по локоть в крови, семью не сберег, в бегах, как тать обретается, у бабы под подолом от бед упрятался!..

Настену несло, и она не находила в себе ни сил, ни, что самое ужасное, желания остановиться, хотя со все большей отчетливостью понимала, что ругань выдает ее сильнее, чем только что высказанные в адрес Алексея комплименты. Выдает себе самой, потому что еще сегодня, еще полчаса назад, ей и в голову не пришло бы задуматься о том, как сильно зацепил ее беглый сотник переяславского князя Ярополка. И разговаривала-то с ним только два раза (из них один — ругалась), и вереницу чужих смертей в его глазах угадывала, и… спаси и помоги, Макошь пресветлая, не рушь покой, ведь смирилась же с долей ведовской, утвердилась на стезе служения тебе, богиня пресветлая… За что ж меня так? Или это — награда? Наградить, ведь, можно и м у кой — сладкой м у кой. Макошь это умеет…

Настена, наконец замолчала, закусив нижнюю губу, навалилась боком на стол и подперла горящую щеку ладонью. Вяло удивилась про себя: когда ж это в последний раз было, чтобы щеки так горели? Давно, даже и не вспомнить. Юлька довольно долго молча сопела, ерзала на лавке, потом наконец не выдержала:

— Мам, ты же ведунья, ты, если захочешь… он сам на карачках к тебе приползет и объедки у крыльца подбирать будет! Ну, хочешь, я как-нибудь подстрою, что он на тетку Анну и смотреть не захочет? Можно же что-то такое придумать…

Юлька еще что-то говорила, строила совершенно фантастические планы… Настена ее не слушала, размышляя о том, что легко поучать других: «пределы дозволенного», «стену выстроишь», первый шаг, второй… А придет, откуда ни возьмись, вот такой Рудный Воевода, будто моровое поветрие для тебя одной, и куда вся премудрость денется?

— Хватит! — прервала она юлькины рассуждения. — Он сам, кого хочешь, на карачках ползать заставит. Не вздумай, и правда, вытворить чего-нибудь, уже и без того наворотила, не знаешь, как и разгрести. Давай-ка свет зажги, да поешь. Там в печи репа с копченым салом запарена, не остыло еще, наверно.

Юлька, понимая, что спорить бесполезно, засуетилась по хозяйству: раздула сохранившиеся под пеплом угли, запалила лучину, принялась собирать на стол, потом спохватилась, выложила в плошку немного еды и выставила в сени — домовому, что б не обиделся. Настена, глядя на прыгающую по стенам тень дочери, непонятно с чего, подумала, что сейчас такие же плошки стоят во всех домах Ратного, какие бы истовые христиане в тех домах ни жили. Даже в доме попа, в тайне от хозяина, Алена выставляла в сенях угощение для домового. Отец Михаил однажды застал ее за этим занятием и был так возмущен, что даже повысил голос, но тут же впал в ступор, когда Алена предложила, раз уж это жилище священника, осенять плошку с едой крестным знамением и читать над ней краткую молитву, мол, домовой существо мелкое, длинную молитву на него тратить — больно жирно будет.

— Мам, а молочка нет?

— Я ж не знала, что ты придешь, киснуть поставила — творог откинуть хочу. Сделай себе сыта, вон мед на полке стоит.

— А! — отмахнулась Юлька. — Воду греть… обойдусь. Бери ложку, мам, тоже, ведь, не ужинала.

Настена нехотя поковырялась в горшке ложкой, аппетита не было, зато ничего не евшая с утра Юлька управлялась за двоих. Стоило, пожалуй, продолжить беседу — крутящиеся в голове мысли, все равно, уснуть не дадут, а Юлька, похоже, сонливости еще не ощущала.

— На чем мы остановились-то, Гуня?

— Фто, мам? — отозвалась Юлька с набитым ртом.

— Прожуй, потом говори! Я спрашиваю: на чем у нас разговор-то прервался?

— На том, что Добродею заменить некому. А может быть ты сможешь, мам?

— Годами я не вышла для такого дела.

— Ну и что? К тебе же со всякими делами ходят: с жалобами, за советом, просто так поговорить. Как Добродея померла, наверно еще больше приходить стали?

— Стали, но такое дело не сразу творится — годы должны пройти, хотя… придется, наверно. Если пойти не к кому, пойдут туда, куда не следует.

— Это куда?

— Да к той же Нинее! — Настена качнула головой в сторону южной стены избы, словно прямо за ней располагалась Нинеина весь. — Она и так уже на Михайлу глаз положила, не хватало еще, чтобы в ратнинские дела влезать начала!

— Вспомнила! — вдруг встрепенулась Юлька. — Ты сказала, что мы с Минькой в людских глазах похожи, а чем похожи не объяснила.

— Похожи? — Настена попыталась восстановить логическую нить разговора, который уже давно ушел в сторону. — Да! Вспомнила! Я тебе объясняла, что мы, лекарки, нужны, но нас опасаются. Вот и Михайла нужен, но и его опасаются. Добро бы только его книжные знания, да рассудительность не по возрасту. Хотя и это, уже само по себе странно, а непонятных странностей люди у нас не любят. Поначалу-то это немногие замечали: дед его, дядька Лавр, мать — само собой, Нинея — куда от нее денешься? Еще поп, хоть и видит все навыворот, да толкует по-дурацки. Потом уж по всему селу разговоры пошли, когда он с тетки Татьяны волховские чары снял, да об невидимого демона нож сломал… хм, выдумают же! По мне, так больше косе на длинной ручке удивляться надо бы, да домикам для пчел.

Воинские мужи, поначалу Михайлу одобрили — достойно себя в бою с лесовиками вел, но когда Петька Складень растрепал о том, что по следам в лесу нашел, призадумались. Помнишь какие разговоры пошли?