Лев Корчажкин - Хуторяне. Тучи над Родиной

Ниже публикуемые две истории из жизни хуторян были выделены из общего числа по настоятельной просьбе знатного жителя тех мест, известного под именем старичка Прохора. По мнению этого выдающегося народного архивариуса и создателя многочисленных рецептов истинно народных эликсиров, истории эти отражают глубочайшие процессы во Вселенной, и, будучи переложены на наш обычный язык, содержат объяснение, оправдание и предвидение текущих и будущих событий.

Текст публикуется без сокращений. В случае необходимости дополнительных пояснений к терминам и источникам приведенных цитат просим обращаться непосредственно на Хутор Трофима Трофимовича, что возле космодрома, к дочери его Василисе.

Профессор, д. энц. н.

Лев Спиридонович Корчажкин

Тучи сгущались над Родиной. В лупоглаз было видно, как далеко-далеко, за пасекой Ильи Муромца, за старым цементным заводом, где хранил теперь свои сокровища Царь Кощей, и еще дальше за брошенным гнездом Соловья-Разбойника по вечерам над островерхими черными елями поднимались костлявые руки, как бы в раздумье постукивали кончиками пальцев друг о друга, потом потирали ладонь о ладонь, и снова исчезали, как струйки дыма, в непролазной чаще внизу.

– Тяжко мне! – доносилось через некоторое время с той стороны, где показались и пропали костлявые руки, но не так тоскливо, как в бессмертной сказке 1 1 Н. В. Гоголь , а с некоторым даже упоением. Земля при этом вздрагивала.

А если лупоглаз поднести к самому глазу, то было видно еще дальше, где за размытой далью Моря-Окияна, за вулканами Острова-Буяна поднимались в небо шпили и флаги Столицы, и раскачивались, должно быть от ветра, стрелы строительных кранов.

И разномастные птичьи стаи неслись с той стороны, только воронье да несколько особо любопытных сорок летело им навстречу – туда, откуда наползала на небо черно-коричневая хмарь, мощным клубящимся фронтом сдвигающая прозрачный сентябрьский вечер, звенящую прохладу розового заката, прощальные трели бабьего лета.

Батя сидел на лавке перед липовой плахой и точил на камне ножи Марье Моревне и топорыдля себя.

Старик Прохор, виляя тощим задом, спускался по лестнице с крыши. Лупоглаз он бережно прижимал к самому сердцу, поэтому спускаться было неловко, приходилось корячиться.

– А ты бы на веревочку привязал, да на шею бы и надел, – посоветовала ему Василиса.

– А потом на эту веревочку камень, и в воду, – недовольно ответил старик Прохор, – знаем мы эти повороты судьбы. Кто много видел – много плачет.

– А ты не смотри, – сказала Василиса, – лучше мне отдай, мне интересно на звезды посмотреть.

– Дуреха, – пробормотал старичок Прохор, – звезды уму-разуму не научат, ум-разум у меня там.

Старичок Прохор указал сухим пальцем на дверь в дом и осторожно, стараясь ступать бесшумно, направился к крыльцу.

– Что-то ты не торопишься, – посмеялась Василиса.

– Говорю же – дуреха! Мои сундуки не любят, когда к ним с шумом и громом подъезжают. История требует уважительного отношения. Да и щуку негоже тревожить, и так у нее перед грозой сон плохой.

– Плохо, – вдруг сказал Батя и с силой всадил топор в плаху.

– Что плохо, батюшка? – встревожилась Василиса.

– Да… – начал было Батя, но смолчал и задумался, сдвинув густые брови и подперев голову широкой ладонью.

На крыльцо вышла Марья Моревна:

– Прохор, там твой сундук топчется. Пылища из-под негопрет. Вынеси пока на двор, девки приберутся.

– Оно и лучше. На свежем воздухе-то артефактам голову человеку труднее задурить, – ответил старичок Прохор.

Он щелкнул пальцами, из кустов вынырнули несколько огородников и засеменили впереди него в дом.

– А что теперь разбежался? – весело спросила Василиса.

– Ну, раз сундук проснулся, бесполезно таиться, – бодро ответил Прохор. – История, когда сама за дело берется, то только успевай уворачиваться.

С неба испуганно закурлыкали журавли. Марья Моревна подняла недовольное лицо:

– Вот ведь, бедолаги, рано с насиженных мест поднялись. И впрямь, гроза собирается!

– Не гроза это, – сухо проговорил старичок Прохор. – Гроза она завсегда природу оживляет, а это все не к добру.

– Плохо! – снова тяжело вздохнул Батя и выдернул топор из плахи.

– Что плохо, батюшка? – спросила Василиса.

– А то плохо, что туча напирает, а гонцов наших не видать!

– Как это не видать! – ухмыльнулся старичок Прохор. – А это кто, не гонец разве? Я еще с крыши увидал, что подходит, да говорить не стал. Смурной он какой-то нынче. И лицом темен – не только в прямом, но и в переносном смысле.

У калитки стоял Джон, положив руку на острия штакетника, не решаясь открыть. Смотрел вниз, кусая толстые красные губы. По черному лбу, как алмазы, сверкали бисеринки пота.

– Джон! – воскликнула Василиса, – что же ты один?

– Отстань, – одернула ее Марья Моревна, – видишь, на человеке лица нет. Усади сначала хоть на лавку, раз в доме не прибрано, да полотенце подай, утереться надо.

Джон, понурив курчавую голову, скрипнул калиткой и подошел к Бате.

– Плохо? – спросил Батя

Джон облизал пухлые губы, сел рядом и хлопнул себя по колену:

– Не то слово!

Батя перевел взгляд на Марью Моревну. Та покачала головой и в свою очередь посмотрела на Василису. Василиса пожала плечами и кивнула на старичка Прохора.

– Оно и сразу понятно, без перемигиваний и переглядываний, – проскрипел Прохор, – Спасать интернационал надо. Вот только, думаю, смородиновый, или грушевый принесть?

Прохор замолчал и замер, прислушиваясь к скрежету, доносящемуся из дома.

– Ладно, пока там тащат, я мигом, – он повернулся и захромал к амбару.

Василиса сбегала в дом, принесла полотенце, дала Джону утереться. Присела на крыльцо – вся внимание.

– И что, совсем плохо? – спросил Батя, разглядывая лезвие топора.

Джон посмотрел в сторону ковыляющего старичка Прохора, начал рассказывать.

– Мы как приехали, нас сразу на скамейку у стены, мол, представители. Я – от Африки, Иван – местный, Петька – петухом сидел, грудь колесом. Марсианин один был, Колобок – тоже из наших-от непознанных явлений. Яга в дверь нос сунула. Сначала-то ее не пустили, сказали, репутация не подходит, а потом председатель очки протер, и пустил. Для кворума.

А председателем был Вий. С прошлого раза, вроде как раздобрел. Или это воздух в столице такой – все как в мареве расплывается. Вокруг него, и даже за ним – президиум, совет. Но из-за марева их даже не сосчитать было, помню только, что щеки красные, лощеные, и лбы гладкие.

Ну вот. Рядом с председателем резной ларчик. С инвентарным номером на цепочке. А перед ним – на специальном столике, тот самый черный ящик, из-за которого все и собрались. Рядом лаборант в белом халате.