Дмитрий Вержуцкий - Рыбацкая удача Ивана Ильича

Утром, съежившийся и испуганный, Данилыч уехал с машинами в город. Больше про него ничего никто не слышал. Маркелыч же после всего неожиданно преобразился. Чувствовалось, что сбросил он с себя какой-то давний давящий душу груз. Работал с удовольствием, весь инструмент в отряде привел в порядок – топоры-лопаты наточил, ломы оттянул, капканы все отремонтировал. С людьми ладил, да и отдыхать умел с душой. Все очень удивились, когда из рюкзака достал он однажды настоящую гармонь. Владел этим инструментом Маркелыч виртуозно, знал много старых песен, голос и слух у него имелись. С Таисией Ивановной удивительно красиво выводили они в два голоса самые сложные напевы. Проведя на стационаре все шесть месяцев, появился он и на следующий год. И снова честно отработал весь сезон. Потом его следы тоже потерялись.

Кто знает – жив ли он, или нет уже на свете старого фронтовика. Мало их совсем уже осталось, последние покидают этот мир. Уходят из жизни, унося с собой все свои воспоминания, все встречи и события, и добрые и не очень…

Надежда, что на самом перевале станет хоть немного светлее от открывшегося неба, оказалась напрасной. Облачность сгустилась, четвертушка луны должна была появиться только ближе к рассвету. Что называется – «видимость – ноль». Сергей, стараясь не делать резких движений, очень медленно шел вперед, протянув перед собой руки, чтобы не врезаться лицом в какой-нибудь ольховый куст или в сухую ветку лиственницы. Он аккуратно обстукивал сапогом щебнистый грунт, прежде чем сделать очередной шаг и перенести вперед тяжесть тела. Двигался по гребню, стараясь не уклоняться от прямого направления. По его прикидкам, идти оставалось еще метров двадцать-тридцать, не больше, потом следовало повернуть влево на тропу и начать спуск по лесу. Ничего необычного – он уже не раз здесь ходил ночью, правда, с такой непроглядной теменью на перевале еще никогда не сталкивался. И тут, при очередном шаге, его правая ступня не нашла никакой опоры и провалилась…

Сергей тут же присел на левой ноге, привычно опустился на землю и, уже полулежа, еще раз пошарил сапогом впереди, но снова безрезультатно – прямо перед ним склон резко обрывался вниз. «Нет, ну, надо же, блин, какая темнотища! Так ведь, правда, ступишь неловко и – прощай, Вася!» Он достал из нагрудного кармана «энцефалитки» коробок, чиркнул спичкой и попытался при колеблющемся слабом свете рассмотреть – что там впереди. Во тьме удалось различить только узкую линию обрыва, на самом краю которого он, собственно, и оказался. Дальше ничего, кроме завораживающе бездонной тьмы, не было видно. Упираясь руками и пяткой одной ноги в щебенку с острыми камнями, Сергей ползком на спине плавно переместился немного назад. Затем так же осторожно повторил движение, отодвигаясь от края опасной пропасти. Пошарив вокруг, поднял небольшой камень и кинул вперед. «Двадцать один, двадцать два… двадцать пять» и снизу послышался удар камня о камень. «Ничего себе обрывчик – прямо тут, у самого края, сразу на полтораста метров! И куда же это меня, спрашивается, занесло?» Еще несколько камней брошенных дальше и в стороны показали, что скальные отвесы идут далеко и влево и вправо от него, обрываясь на полкилометра вниз. Сергей посмотрел на часы – светящиеся стрелки показывали ровно полночь…

Шла вторая половина дня. Узкие тени от лиственниц, растущих разреженными неровными полосами на приречных террасах, постепенно становились длиннее. Августовское солнце, и без того не сильно жаркое, светило, но почти не грело, находясь еще высоко, но собираясь через пару часов скрыться за зубчатыми вершинами Монгулека. Еще стояло лето, а листья дикого крыжовника, чьи редкие невысокие кусты прижимались к скалам у склонов гор, нависающих немыслимыми теснинами над узкой долиной Барлыка, уже начали желтеть, предупреждая о скором приходе северных холодных ветров и близости осени. Тропа нырнула в заросшую осокой промоину и круто поднялась по старой морене на десяток метров. Отсюда открылся вид на лагерь. Выцветшие пятна стоящих в ряд палаток светлели на фоне еще зеленого цвета поляны и прилегающих склонов гор, тоже покрытых неплотным, с большими скальными проплешинами, лиственничным лесом. Над банькой, стоявшей отдельно, ближе к реке, вился дымок.

Сергей подтянул ослабшую лямку рюкзака и ускорил шаг в предвкушении простых, но таких приятных удовольствий после дальних выходов: понежиться в тепле на банной полке, похлестать себя веничком, мохнатой вехоткой и горячей водой отшоркать с себя грязь, переодеться в чистое. Потом поесть разных вкусностей, наготовленных к их приходу поварихой, попить крепкого сладкого чаю, вытянуться на раскладной кровати и, наконец-то, выспаться на нормальной постели. «А материал? Что материал, до завтра, что ли, лаборатория не подождет?» Четверо сезонных рабочих, называемых «бичами», двигавшиеся следом за ним, тоже прибавили темп, стараясь не отставать.

Дня три назад по верховьям Барлыка прошел дождь, и пешеходный мостик, который они не так давно на скорую руку соорудили из трех длинных бревен в сужении русла, унесло поднявшейся рекой. Сейчас вода опять спала, и они свободно перебрели на другой берег. Залаяла Чмара – худая и мелкая черно-белая лайка, родившая полмесяца назад щенков под камнем на окраине лагеря. Из кухонной палатки выскочила повариха Наташка, пригляделась и, узнав, радостно кинулась обратно ставить чайник и что-то на скорую руку готовить. Через час, уже по-быстрому отмывшись в банной палатке, надев чистые носки и бельишко, набив желудок, Сергей с удовольствием прихлебывал крепкий чай из эмалированной кружки. Бичи гоготали у речки. Банька располагалась в небольшой брезентовой палатке, париться или мыться там получалось только по одному. Оттуда слышались радостные матерки и хлесткие звуки ударов березового веника по чьей-то мокрой спине. Остальные ждали своей очереди, обсуждая сегодняшний день и предвкушая предстоящую вечернюю выпивку.

Работа стационара заключалась в систематическом сборе материала с нескольких удаленных участков и его исследовании на зараженность разными инфекциями, главной из которых являлась чума. Основной трудовой силой были бичи, народ в большинстве не по разу отсидевший, со своеобразными понятиями в общении и жизни. Требовалось каким-то образом разбудить у них интерес к работе, а сделать это, понятно, не так-то просто. Надо придумать что-то, что компенсировало бы изматывающую ежедневную «пахоту», таскание тяжелых рюкзаков по горам или пересечение вброд по пояс рек с ледяной водой. Нужен был какой-то «пряник» или «свет в конце пути».