Гюльшен Ализаде - Ожившие камни Аргоса

«Почему же все – абсолютно правдивые – изречения обречены на то, чтобы казаться странными?! По какой причине, прежде чем ответить на тот или иной вопрос, человек обязан подумать о том, как воспримут сей ответ окружающие его личности, для которых ничто кроме их собственных рассуждений не кажется в полной степени нормой? Ведь честности в таком случае становится все меньше и меньше! Нет, так дело не пойдет… Кто-то все же должен взяться за столь ответственную задачу: дать свободу не только ногам, но и мыслям!» – рассуждал про себя Леонидас, перед глазами которого все еще стояло нелепое выражение лица бедняги торговца.

С тех пор как Леонидас обучился главному делу всей своей жизни, получив нужные знания и навыки по архитектуре и искусству скульптуры у учителя Аристэйоса, он начал метаться среди многочисленных идей и планов.

Вот и сегодня, уже простившись с великим скульптором и выйдя через дверь школы в новый, полный радостных ожиданий день, юноша закрыл глаза и подставил лицо солнцу, намереваясь впитать в себя необходимый заряд энергии от вечного светила. Леонидас улыбнулся и постарался задержать улыбку на лице дольше, чем это полагалось делать живому человеку. Но не прошло и минуты, как юноша заметил, что уголки рта начали дрожать, а радость сменилась нетерпением опустить голову и открыть глаза.

– Вот что не присуще каменным изваяниям! На то они и состоят из вечного, побеждающего время гранита, а мы – из хрупкой плоти, подверженной количеству прожитых лет! Природа, конечно же, знает, что делает, но я разгадаю все ее секреты, потому что влюблен в нее… – мечтательно произнес он вслух.

Сегодня Леонидас спешил посетить святилище Геры, расположенное на подножии горного хребта Эвбеи. Он несколько раз в неделю бегал туда, чтобы оставаться со своими мыслями наедине. Юноша смотрел на изображение богини, вытесанное на стенах храма, и недоумевал: по какой же причине здесь отсутствовала до сих пор ее скульптура?.. Геру он представлял себе настоящей красавицей, с четкими чертами лица и длинными струящимися волосами, которые спадали в реки, текущие по обе стороны от Герейона, воздвигнутого в ее честь.

Одна из рек – Элефтерион Идор – была олицетворением чистоты и непорочности. Ее любили и почитали настолько, что жрицы святилища использовали воду из нее для очищений. Другая, более бурная, несущая в себе потоки негодования и дикого свободолюбивого упрямства – Астерион, – являлась изгнанной Богами с Олимпа из-за своего неусмиримого нрава.

Леонидас почувствовал в себе потребность отдаться объятиям воображаемой богини-матери, чтобы ощутить ее сверхъестественную поддержку, перенять ее божественную мощь для уверенности в уничтожении прошлой жизни, которую он смог бы заменить новой, преисполненной совершенно невероятными и тем самым еще более желанными стремлениями. Он родился заново, обнаружив в себе абсолютно другого человека, способного понять свое предназначение и сделать то, чего от него ожидали Боги Олимпа.

– О Лео, Лео, ты не устал! Тебе всего лишь кажется, что солнце прожигает в данную минуту твои несчастные волосы, а под нею полную огня голову, поэтому думай о конечной цели и не жалуйся! – шутя, пытался подбодрить себя юноша, так как чувствовал неимоверную усталость от жары и еле передвигал ноги.

Если к Зевсу он испытывал глубокое уважение и смиренную любовь, то с Герой дела обстояли иначе. Леонидас не мог найти в череде хаотичных мыслей тот момент, когда стал настолько зависимым от ее тихого присутствия в своей жизни. Покровительница полиса, где он открыл глаза на мир, хотела от него чего-то особенного, и он ощущал это именно той частью своей души, что не давала ему покоя.

Дойдя до храма, юноша остановился, чтобы в сотый раз в его жизни преклонить колени перед двойным шестиколонным преддверием ее обители.

– Гера, богиня, красавица-мать!.. Та, что делает землю Аргоса плодородной, балует его детей изобилием всего того, что могут подарить им небо и земля, здравствуй вечно, как и всегда! Гера, я вновь здесь! Надеюсь, что сегодня ты избавишь меня от муки долга перед собой и тобою! Шепни моему сердцу о сути своего ожидания от грешного, но любимого тобою Леонидаса, ибо только на тех, к кому благоволят боги и люди, и те и другие возлагают сокровенные надежды! – протянув руки к вершине Герейона, прошептал он, боясь, что его может услышать еще кто-то, кроме богини.

Слова, обретя нежную легкость, разлетелись по его душе. Юноша был счастлив. Он чувствовал радость каждый раз, когда смотрел на колонны, поднимающие его к самым небесам.

– Я здесь, я есть, и все остальное – лишь пустяки, мелкие камешки, о которые можно споткнуться, а потом забыть об этом! Я воздвигну тебя, моя Богиня, сотворю твой образ, которому возрадуются даже камни Аргоса, и тем самым отблагодарю за то, что ты есть, я есть, и вместе мы представляем собой нечто неземное и способное любить! – произнес Леонидас, обращаясь к небу.

Пока он предавался воле мыслей, две жрицы вышли из храма и неторопливо побрели в сторону реки. В руках они держали большие ковши, куда собирались набрать воду для омовений. Юноша поспешил спрятаться за колоннами, чтобы не быть обнаруженным: ведь простым горожанам вроде него позволялось подниматься в храм только в седьмой день недели до полудня, когда богиня Гера могла наделить божественным вниманием своих земных детей. В остальное время беспокоить ее было запрещено, и это жестко каралось со стороны Гелиэи Фесмофетов – народного суда, состоящего из людей разного сословия. Они же выносили приговоры и заново выбирались в конце каждого триместра.

Судебные процессы начинались в полдень, завершая свою работу с заходом солнца, и по этой причине они называли свое сообщество Гелиэей – Солнцем. В судах участвовали трое архонтов – людей из высшего общества, выслушивающих остальных шестерых фесмофетов (выходцев из среднего сословия), которые были наделены правом принятия окончательного решения относительно определения вида наказания, применяемого к провинившемуся человеку.

Леонидас частенько нарушал закон, посещая храм в любой выбранный лишь им самим день недели. Юноша, несомненно, осознавал всю опасность данного действия, но запрещать себе что-либо не собирался, хоть и ужасался мысли быть осужденным и провести несколько недель в темнице.

Он выждал, пока жрицы зашли обратно в храм и, представив в воображении стоящую перед собой скульптуру великой Богини, поклонился ей.

Возвратившись домой к сумеркам, Леонидас осторожно открыл парадную дверь большим заржавевшим ключом, который сразу же уверенно заскрипел, словно заявив во всеуслышание о своей старости и исходящем из нее праве на заслуженную ворчливость.