Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2

С гордым и тёплым чувством великий князь покидал Кавказ. Какая-то часть сердца оставалась тут.

Сегодня утром прошёл и в свою наместническую канцелярию и объявил служащим, что, увы, не успеет устроить их судьбы, но надеется это сделать по возвращении на Кавказ после войны, когда он, может быть, поселится здесь как простой помещик, так как имеет на Кавказе свой клочок земли.

В эту минуту и сам поверил: а что ж, может быть, и поселится? Хотя не худший клочок земли с дворцом он имел в Крыму, и огромное любимое имение Беззаботное под Тулой со знаменитой псарней.

Ехать – да! уже властно звал его воинский долг! – но разве с этими женщинами уедешь вовремя? Сборы Станы и Милицы растягивались бесконечно, и уже с утра стало ясно, что сегодня они никак не успеют, может быть к ночи.

И так образовался лишний день. Ещё один лишний день повьётся штандарт императорской фамилии над дворцом. Но программа прощаний уже была выполнена, нечем заняться, ещё раз принял услужливого Хатисова, с которым так сроднили прошедшие месяцы, и благодарил, благодарил за всё.

Но лишний день приносил и лишние, и мрачные известия. Из Беззаботного пришло сообщение, что имение разгромлено мятежной толпой, главным образом винный погреб.

Ого-го! Ка-кая же смута! Да что же смотрят власти?! (Правда, после этого они там сконфузились и теперь поставили на охрану 12 юнкеров.)

Кто знает, как пойдёт в разных частях России, а может быть и неплохо иметь запас на Кавказе, где его так любят.

А тут – и в самом Тифлисе сегодня солдаты стали разоружать постовых городовых.

Ну что за безобразие!

И образовался в Тифлисе Совет рабочих депутатов. Это хорошо.

И офицеры одного полка, арестовав своих начальников, предложили Совету свои услуги.

А это что такое??

В Нахаловке образовался и Совет солдатских депутатов.

А Стана и Милица всё не были готовы, и не успеют и к завтра!

Решили с братом Петей: всё равно жёнам ехать не в Ставку, а в Киев, пусть остаются, и Петя их сопроводит. А Верховный примет дела – и тогда вызовет их всех.

В Ставку! Возбуждала, звала, манила деловая и военная привычная обстановка Ставки – истинного места, где Николай Николаевич и должен был находиться всю войну без разрыва – если бы не зависть наказанного теперь Ники, поджигаемая вечной ненавистью Алисы к Стане.

(как в провинции было)

По всем железным дорогам, по всей провинции после первых бубликовских и родзянковских телеграмм одно оставалось непонятно: если Государь создал новое ответственное министерство – почему призыв к спокойствию? В ранних провинциальных газетах появились портреты Родзянки, Милюкова – без всяких объяснений, но с призывом к спокойствию.

От Петрограда по всем железным дорогам быстро разливался новый станционный вид: на перронах – солдаты с красными лоскутами, потом и без поясов, потом и с отстёгнутыми хлястиками, подчёркнуто распущенные, с вызывающими выкриками.

А в поездах солдаты без билетов стали густо заполнять вагоны всех классов. И только «спальные вагоны международного общества» некоторое время почему-то ещё внушали к себе уважение.

В Тверив толпе, штурмовавшей дом губернатора, было много пехотинцев из запасного полка. Как только губернатора свели с квартиры – солдаты ворвались грабить, пили коньяк, вино, хватали сахар. Кроме губернатора, на улицах убили нескольких городовых. А солдат Ишин заколол штыком полковника Иванова, командира 6-й запасной батареи, тут же стащил с убитого лаковые сапоги (ради них и убил) и на снегу переобулся. Никто его не тронул.

Была сожжена губернская тюрьма, а арестанты разбрелись по городу, свободно грабя в отсутствие полиции.

В пассажирском зале узловой станции – шёпот, шёпот, от одного к другому. Какой-то полувоенный встал и громко объявил: – Государь император отрёкся от престола!

Молодой офицер – не поверил, кинулся к телеграфисту проверять.

На берегу замёрзшей Волги маленький Ровненск, Самарской губернии, изобилующий неотправленным зерном и просмоленными конопаченными баржами. В два часа ночи самарский дежурный предупреждает всех на телеграфном проводе быть готовым к приёму особо-важной государственной телеграммы. Ровненский молоденький телеграфист Иван Белоус, полный сожалений, что не был вечером в клубе, не танцевал падеспань и падекатр с милыми девушками, – принимает ленту – и лезут глаза на лоб: отречение царя!!! Он даже не может всего понять, не понимает как следует – и вдруг такое тяжёлое чувство! Спешит разбудить в этом же здании начальника конторы. Тот читает написанный бланк и дрожащими руками сверяет его с лентой. Потом обегает дома начальства – и через полчаса маленькая телеграфная контора едва вмещает их всех, поднятых с постелей, ошеломлённых, бледных. В тревоге они перечитывают, обмениваются, спрашивают – но ответить им некому. Вот ещё спит, ничего не знает их городок, они узнали на несколько часов раньше – а что толку? что они могут сделать? Государь отказался от них…

На следующий день появляется на улице толпишка с никогда не виданным в Ровненске красным полотнищем. Директор училища, толстый холёный барин с красным бантом и красной повязкой на рукаве, читает вслух Манифест, громит «старый режим» и восхваляет наступающую свободу.

Тех, кто ночью был на телеграфе, не видно ни одного. Город остался без власти.

В Одессев Сергиевском артиллерийском училище после утреннего чая построили юнкеров, появился со свитой начальник училища генерал Нилус и сделал сообщение о событиях в Петрограде (ещё отречения не было), о которых до сих пор шли только смутные разговоры. Вдруг выступил из строя портупей-юнкер 2-й батареи:

– Ваше превосходительство! От группы юнкеров прошу вашего распоряжения о снятии со стен училища портретов императора и его семьи.

Генерал ответил:

– Юнкер, выйдя из строя, вы нарушили дисциплину и понесёте наказание. Что же до портретов, то так ли уж нужно торопиться?

И хотя большинство юнкеров были в восторге от событий, но поступок портупей-юнкера им тоже показался бестактным.

В знаменитое одесскоекафе «Фанконе», по шику не уступающее парижским, ходила самая элегантная публика. Вдруг с улицы послышался шум, пение «вы жертвою пали» и показалась процессия с красными флагами, человек двести молодёжи довольно неряшливого и необузданного вида. Публика в кафе встала от столиков, подошла к зеркальным окнам, среди неё тоже и молодые люди и барышни. Стояли, смотрели. Процессия прошла, не очень сюда и глядя.

Повеяло чуждым и страшным. Вернулись к кофе, шоколаду, пирожным, но совсем без прежнего настроения. И скоро разошлись.