Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого

Министры согласились.

Но предстояло и их на этой ноте провести, не говоря уже о советских. А союзников, напротив, заверить в нашей твёрдости, гарантировать войну до полной победы.

Итак, начать с опровержения сепаратного мира. Ничего, конечно, подобного. Рассылаемое при сём воззвание 27 марта ясно показывает, что взгляд Временного правительства вполне соответствует тем высоким идеям, которые постоянно высказывались выдающимися деятелями союзных стран, и особенно ярко – президентом Великой Заатлантической республики.

Для союзников-то – очень ясно: наш взгляд не отличается от вашего. Но – слишком ясно и для Совета. Нет, тут надо уравновесить демократическими лозунгами: освободительный характер войны… мирное сожительство народов… Это – всем приятно и никому не мешает.

И полезно ещё раз боднуть правительство старого режима, которое не было бы в состоянии усвоить и разделить эти мысли. Но – Россия освобождённая сможет в настоящее время заговорить языком, понятным для передовых демократий современного человечества.

(Однако – попробуй этим языком заговори…)

… А поэтому – Россия спешит присоединить свой голос к голосам своих союзников.

И как будто бы – ясный намёк? А пойди придерись.

Нет, намёк недостаточно определёнен. Ни Бьюкенен, ни Палеолог не останутся довольны. И Лондон и Париж хотят слышать весомое, точное, несомненное обязательство. Но как его выразить перед разъярённой мордой Совета?

… Разумеется, заявления Временного Правительства не могут подать ни малейшего повода думать, что совершившийся переворот повлёк за собой ослабление роли России в общей союзной борьбе…

Вот это, кажется, удалось! Дело не в нашем правительстве, пусть империалистическом, но сам народ того хочет – победы!

… Всенародное стремление довести мировую войну до решительной победы лишь усилилось от переворота… И особенно оно сосредоточено на близкой и понятной для всех задаче – отразить врага, вторгшегося в пределы нашей родины… Борьба стала общепонятной…

Ответственность, разложенная на всех. Отлично.

Но, увы, этого мало. И Ллойд Джордж, и Клемансо, и теперь уже Вильсон со своих демократических вершин безжалостно пытали Милюкова огненными взорами: мало! Надо – отчётливо! Вы – остаётесь ли верны союзным обязательствам?

И весь разум, весь смысл – навстречу: конечно же! да! неужели вы не верите в нашу демократию?

Но перо – отяжелело фунтов на двадцать, двумя руками не проведёшь его вертикально.

… Временное Правительство, ограждая права нашей родины (но это же – всё-таки смягчает?), будет соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников…

Или нужно: вполне соблюдать?…

Как-то надо изощриться, ещё в новой обещательной расплывчатости исправить неудовлетворительную расплывчатость 27 марта.

И день, и другой мучился Павел Николаевич над нотой. Да ведь не одна же эта забота. И в воскресенье – особенно покоя нет: по воскресеньям-то – все публичные выступления, надо ехать. Днём в Благородное собрание, митинг в поддержку Займа Свободы, каждый министр обязан. Тут кстати и американский посол. Вот и к месту выразить удовлетворение, что к Союзу Согласия присоединилась старейшая демократия… Готова помочь нам и золотом, которого много у них накопилось, и паровозами. Перед лицом такой помощи и Россия не должна ударить лицом в грязь. Но мы должны базироваться в первую очередь на своих средствах.

В эти недели – столько речей, и надо же каждую как-то сплести оригинально.

Тут подносит пышному залу и Терещенко: что торгово-промышленная Москва решила отдать на Заём 25% основного капитала.

Даже трудно поверить: четвёртую часть всего богатства – отмахивают московские купцы?…

А в эти же дневные часы, к вечеру, узнаётся: в Морском корпусе был пленум Совета рабочих депутатов, и тоже – о Займе. И постановили: Займа пока не поддерживать, отложить на несколько дней – как поведёт себя правительство, оно обещает в три дня отказаться от завоевательных целей.

Вымогают – отказ от „аннексий и контрибуций”. Вымогают – измену союзникам.

И вот – подбирай выражения ноты…

А воскресный вечер требует дальше – в театр Лин, на литейное районное совещание кадетов. Здесь обстановка – своя, дружественная. Тёплое доверие парит из зала с выключенными лампами, свет на сцене, из полутьмы сверкают глаза – и Милюков говорит им, как единственно верно и понимает:

– Вина за войну – на Германии, от кайзера до социал-демократов. И опасная иллюзия рассчитывать на их социал-демократию, что она откликнется на призыв к миру. Теперь у нас народоправство, и мы можем подать голос: в Циммервальде почти не было социалистов союзных стран.

– А куда причислить Ленина? – кричат с места.

– Я не хочу сказать худого о Ленине. Я видел его один раз в жизни, и он произвёл на меня впечатление фанатика. Я верю, что он действует добросовестно. Не знаю, можно ли сказать то же самое о его последователях. Но его деятельность вредна. Однако вы конечно не потребуете от нас, чтобы мы боролись против Ленина методами старого режима. Нельзя призывать к насилию над словом и убеждением.

(Хоть бы и можно было – а какими силами выгнать его от Кшесинской? как заткнуть ему рот? Таких сил у Временного правительства нет.)

– Пропаганда скорого мира служит только на помощь немцам. Это лето должно решить исход войны, Германия истощена. Но не она просит мира – за неё, вот, приходят просить другие.

Так, про себя мучительно составляя ноту, а вслух убеждая публику, и подвигаясь к диспуту с коллегами-министрами, – в понедельник, вчера, раскрыл Милюков газеты – и ахнул. Он и забыл совсем, что одним воскресеньем раньше, по дороге из Москвы, в вагоне, имел неосторожность поговорить с корреспондентом „Манчестер Гардиан”, а тот на прошлой неделе напечатал. Но не скоро бы узналось в России, если бы не было в Лондоне корреспондента „Биржёвки”, и вот одна она выхватила и жирно напечатала:

Ах! Ты балансируешь в сантиметрах, а в тебя швыряют двухпудовое чучело.

Вопрос: о южных славянах в Австрии. Ответ: только независимость славян единственно удовлетворительное решение. Вопрос: может ли повлиять декларация 27 марта на будущность Константинополя и проливов? Ответ: Россия должна будет настаивать на своём праве закрывать проливы для прохода иностранных военных судов. А это возможно в том случае, если она получит господство над проливами и возможность укрепить их. Вопрос: а не полагаете ли вы, что Соединённые Штаты будут возражать против такого решения? Ответ: мы истолковываем заявление Вильсона в том смысле, что Соединённые Штаты не против господства России над проливами… (А Вильсон-то, видимо, как раз и против.)