Александр Прозоров - Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

По сверкающему под ослепительным солнцем насту к большому храму от ворот вела натоптанная тропинка. Две поуже — к дверям белых корпусов, расходящихся в стороны от островерхой колокольни. Матях, после короткого колебания, повернул к левому зданию, по второму этажу которого шла узкая балюстрада. Но когда приблизился — навстречу из дверей неожиданно показался монах, в черной рясе и с длинной спутанной бородой. Монах, перекрестившись на кресты надвратной церкви, нацелился было обогнуть гостя, но Андрей перегородил ему дорогу:

— Простите, батюшка, а где здесь женский монастырь?

— О чем речешь, раб Божий? — прошамкал беззубым ртом монах.

— У меня знакомая недавно в монастырь ушла, — пояснил Матях. — Здесь она, в Богородицком. Монастырь в этих краях один, за воротами я монахов видел, вот вас тоже встретил. Теперь и не понимаю: мужской это монастырь или женский?

— Сестры в сей час в трапезной собрались. Далее она, за звонницей. С малыми оконцами.

— Спасибо, батюшка, — поклонившись, посторонился боярский сын. Ответа на свой вопрос он не получил, [139] До второй половины XVI в. очень многие монастыри были смешанными, от всего мирского в них отрекались бок о бок и мужчины, и женщины. но зато понял, где искать девушку.

Правда, задача оказалась даже проще, чем он ожидал — едва Андрей поравнялся с колокольней, как из дверей указанной монахом трапезной появилась стайка послушниц в серых балахонах. Хотя они и прятали свои лица глубоко под капюшонами, отличить женщину от мужчины нормальный человек сможет всегда.

— Прасковья! — позвал Матях, и одна из монахинь сошла с тропинки в сторону, сдвинула капюшон к затылку:

— Боярин Андрей? Откель ты здесь, служивый?

— Навестить тебя приехал… — Молодой человек бросил поводья коней — куда они денутся? — подошел ближе, взял девушку за плечи. — Соскучился.

— Негоже это, боярин. — Поведя всем телом, девушка выбралась из объятий, отступила назад. — Нехорошо. Белица я ныне. Моя судьба Бога о прощении молить.

— О чем? Зачем ты ушла?

— Душа болит, боярин Андрей, — еще на шаг отступила Прасковья. — Вижу я, как беды округ меня сыплются, горе я несу всем, токмо горе, и более ничего.

— Откуда тебе это в голову взбрело? — сорвался на грубость Матях и решительно направился к девушке. Белица попятилась еще и уперлась спиной в ворота колокольни. — Вроде нормальная была. Еще перед моим отъездом нормальная.

— И тебе поостеречься меня потребно, боярин Андрей, — опустила глаза девушка. — Гневается на меня Господь. И тебе через это беда случиться может.

— С чего ты взяла про этот гнев?

— Вижу… — Андрей нависал прямо над Прасковьей, и она бегала глазами из стороны в сторону, не зная, куда их деть. — Вижу, как каждый шаг мой воля Его порицает. Пока в счастии и благополучии жили, благодарить Его за милость ленились, вот Он отца нашего к себе и прибрал. У Ильи Федотовича в усадьбе смирения не проявили — Он вновь кару наслал, благодетелей наших разорил, сестру в рабство отдал. Тебя, боярин, увидела — так Он мысли мои мирские узрел, забрал сразу.

— Как же — забрал? — не понял Матях. — Вот же он я, целый и невредимый!

— От меня забрал. — Прасковья повернула голову и с неожиданной твердостью взглянула ему в глаза: — Дал тебе зазнобу. Да такую, что от себя ты ни на час ее не отпускал, днем и ночью не расставался.

— Это ты про Алсу? — не сразу и сообразил Андрей. — Да ведь неправда это! Никто она мне, просто невольница.

— Почему же при себе держал постоянно, в людскую не отправил?

— Так я же в гостях был!

— Не отправил в людскую почему? — Прасковья, неожиданно оказавшаяся твердой и цепкой, сверлила его глазами. — Вот видишь, боярин. И молвить тебе нечего.

Она отвернула голову и тут же обмякла.

— Нет никакой татарки, милая моя, — улыбнулся Андрей. — Нету. В Москве я ее оставил. Краше тебя все равно никого в этом мире нет. А еще по дороге домой я с Ильей Федотовичем говорил. О том же и говорил. Что люба ты мне и замуж хочу взять.

— Правда? — Голос девушки задрожал. Она снова повернулась к нему, в глазах сверкнули слезы. Прасковья протянула руку и коснулась его щеки. Хотя девушка и стояла в одной груботканой рясе, но ладошка оказалась неожиданно теплой.

— Правда.

— Нельзя! — резко развернулась девушка.

— Но почему?! — успел Матях ухватить ее за рукав.

— Нельзя. Батюшка мой умер, сестра в неволе мается, а я здесь в счастии проживать стану? Нельзя этого, неправильно! Пусти!

Она вырвала одежду, немного отбежала, резко остановилась, оглянулась. Потом вернулась назад:

— Вот, возьми… — Она достала из широкого рукава жемчужную сеточку и протянула Андрею. — Возьми, твоя она.

— Нет, — покачал головой Матях. — Твоя. Тебе подарена. От чистого сердца. Пусть у тебя и остается.

— Спасибо, боярин Андрей… — Белица спрятала подарок обратно.

— Прасковья…

— Нет, не нужно! — испуганно вскинула руку девушка. — Не говори ничего, не мучай меня. Не рань душу… — Прасковья осенила боярского сына широким крестом: — Благослови тебя Господь! Прощай.

Она развернулась и побежала прочь.

Если Матях не загнал на обратной дороге коней, так только потому, что расстояние было не очень велико, а привычка менять основного скакуна на заводного, едва первый начинает задыхаться, успела войти ему в плоть и кровь. На этот раз у ворот его встретил Фрол, принял коней, тщательно отер их пучком соломы:

— Устали, бедные. Ну да ничего, зима долгая, работы мало. Отдохнете. Кстати, боярин, а сруб-то часовни Умиловской я уже поднял. Осталось только под крышу подвести. Тоже к весне управлюсь.

— Молодец, — буркнул Андрей и ушел в дом.

Вот так, одно к одному. По весне ярыга с семьей, похоже, свалят. Дом останется пустым, за скотиной смотреть некому, стряпать-стирать — тоже. Варвара прячется, на глаза не попадается. Только по тому и известно, что не пропала с деревни — так это по снеди, что ежедневно появлялась на столе. Значит, готовит пока…

Получается, хотел он здесь развернуться, лесопилку поставить, мастерскую какую-нибудь, в которой его опыт человека из будущего пригодится, а в итоге — даже то, что раньше имелось, и то разваливается.

Матях прихватил лук, колчан, лисий хвост и отправился на улицу.

— Боярин Андрей! — Ефрем на взмыленном коне появился на дороге в тот самый миг, когда хозяин дома вышел на крыльцо. — Боярин, седлай коней! Илья Федотович тебя зовет! Государь волость Вятскую исполчает, в поход идем. Война!

И от этого жутковатого слова боярский сын Андрей Беспамятный, к своему собственному изумлению, испытал огромное облегчение. Проблемы с Прасковьей, хозяйством, ярыгой, Варей и прочая ерунда мгновенно укатились куда-то далеко на задний план, на них можно больше не обращать внимания. Конь, бердыш да переметная сума — вот все отныне его заботы. А остальное…