Александр Прозоров - Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

— Не балуют?

— Балует кто-то, но из чужих. С юга басурмане изредка приходят, чукчи [56] Сейчас в это трудно поверить, но многие века чукчи были грозой Сибири, и сам Суворов по приказу Екатерины II вел с ними тяжелую войну, защищая присягнувшие России народы. иногда наскакивают, черемисы появляются. Государь о том мною извещаем был многократно и дважды походы против бунтарей посылал. В этом году боярин Петр Морозов ходил, город на Меше спалил, нехристей за Каму оттеснил, мордву и чувашей замирил.

Распахнулась дверь, румяная девка в белом ситцевом сарафане внесла на подносе долгожданный кувшин, два серебряных кубка, блюдо с пирогами, хлебом. Воевода, взмахом отпустив прислугу, своею рукой наполнил кубок гостя, затем собственный, пригубил, по древнему обычаю показывая, что отравы в напитке нет.

— Она самая, Илья Федотович. Отведаешь?

— Отчего не отведать. — Гость поднял кубок и в несколько глотков его осушил. — Хороша твоя мальвазия, Петр Семенович, спорить не стану.

— Кисловата, Илья Федотович. Видать, о прошлом годе лето холодное выдалось.

— Хороша, — покачал головою гость, то ли искренне, то ли из вежливости нахваливая угощение. — Ты, Петр Семенович, душою не криви. Хороша.

Опять распахнулась дверь, девка внесла блюда с целиком запеченным зайцем и свернутой в кольцо, так что хвост оказался в пасти, полупудовой белугой.

— Жмотятся вотяки, — не удержался от возгласа Умильный. — Могли бы и добрую белорыбицу привезть.

— Рыба вкусна, — не согласился хозяин. — И таковых довезли они две дюжины. Здешняя белорыбица, знамо, не астраханская. Как поход выдался, Илья Федотович?

— Не было похода, — взялся за кубок гость. — Разбежались басурмане, не дали сабелькой вострой во поле поиграть. Неужто не знаешь?

— Да прошли уже домой обозы бояр Грязного и Сатоярова, да они ничего сказывать не захотели.

— И я не стану, — отпил вина гость. — Хвалиться ноне нечем. Ты мне о другом молви, Петр Семенович. Отряд стрелецкий у боярина Морозова в приволжских степях не пропадал?

— Не случалось подобного, — твердо ответил хозяин. — Боярин Борис Солтыков о прошлом годе от луговых людишек [57] Так они в летописях и называются — луговые люди. А кто такие на самом деле — неведомо. разор потерпел, две сотни стрельцов убитыми потерял, и столько же в полон попало. Но нынешним летом средь служилых людей урона почти не случилось. Да и не ходили они ниже Казани, по Каме и Моше станишников вычищали.

— И отсель никто на Поволжье не ходил?

— Вот те крест, Илья Федотович, — размашисто осенил себя воевода и скинул на скамью шубу, оставшись в подбитой куньем мехом ферязи. [58] Ферязь — дорогая одежда из узорных тканей с кружевами, с узкими рукавами или без оных. Обычно надевалась под шубы и кафтаны. Вздохнув наконец полной грудью, хозяин осушил кубок, отер усы бордовым рукавом полотняной рубахи и притянул к себе блюдо с зайцем.

— А с других мест стрельцы ниже Казани отправиться не могли?

— Откель, Илья Федотович? — удивился воевода, обнажая длинный кинжал. — Московские рати на Астрахань ушли, а прочие мою крепость минуют, иной дороги нет. Да и некому. Чердынские бояре свои усадьбы от станишников обороняли, что воевода Морозов гнал. Рязанцам и владимирцам за Суру и Волгу ноне не перейти, воды много. Разве молодые корсюньковские помещики побаловать решили?

Тяжело вздохнув, гость допил вино из кубка. Воевода с готовностью наполнил объемистый сосуд снова, затем отрезал крупный шмат хлеба, отрубил заднюю часть зайца, переложил весь кусок целиком на хлеб и придвинул боярину Умильному.

— Странное дело случилось со мной ныне, Петр Семенович. — Отхлебнув мальвазии, гость извлек широкий охотничий нож, отрезал заячью лапу, откусил постного коричневатого мяса. — Возвращаясь из Астраханского похода, услышали мы стрельбу в степи. К самой сече не успели, но раненого одного подобрали.

— Чьих будет?

— То как раз неведомо, Петр Семенович. Обеспамятовал бедолага совсем, имени отчего не помнит, как в степь попал, не знает. Мыслил я, хоть ты знаешь, кто в поволжских степях дело ратное супротив татар ногайских ведет.

— Прости, Илья Федотович, — покачал головой воевода, — но и краем уха ничего не слыхивал.

— А может, упомнишь человека служивого? Заметен он изрядно: росту — косая сажень. Глаза — коричневые, как кора сосновая. Сам брит, волосы короткие, не иначе как с зимы траур носит.

— Холоп? Стрелец? Боярин?

— То неведомо, Петр Семенович. — Отложив кость, боярин Умильный прихлебнул вина. — Назвался Андреем. Я поначалу за стрельца счел, но как разговоры служивый вести начал, так и засомневался. Больно держит себя уверенно, достоинство внутри несет. Как воевода обращается, не холоп. Страха нутряного нет, что в смердах и кабальных завсегда чуется. Явно кнута никогда в жизни не опасался служивый, голода и холода не терпел.

— На Руси от голода не умирают, — ответил старинной поговоркой воевода.

— Не то, Петр Семенович, — мотнул головой боярин. — Равного он во мне чует. На холопов с усмешкою глядит. Травы мокрой терпеть не желает, по три раза на дню менять просит. Руки его белые, нежные, без мозолей. Однако раны на теле ратные, от стрел татарских. Чем воевал, ума не приложу. Выстрелы слышал. Но на стрельца болезный не похож.

— Так давай посмотрим на твоего увечного, — пожал плечами воевода. — Бог даст, узнаю.

— Добре, — кивнул гость. — Пошли.

На залитом солнцем дворе Илья Федотович с облегчением увидел, что получившие свободу полоняне разбрелись от обоза по сторонам. Теперь, вестимо, пойдут в церковь, Бога за избавление от гнета благодарить, а затем и далее, на родную землю. Кто-то, видимо, в монастырь подастся, дабы крышу над головой и кусок хлеба получить, кто-то сам отправится родичей искать, а кто-то и воеводе Лукашину головную боль устроит — корми их теперь, пока попутчиков в родной город не подберут.

Холопы успели выпрячь и напоить коней и теперь задали им сена. По деревенской глупости, естественно. Лошадям после похода сено задают, чтобы от постоянной зерновой подкормки брюхо не пучило. А ноне они половину дороги свежую травку щипали. Стало быть, ячменя им давать потребно или овса. А сено можно и до зимы поберечь.

Но при воеводе выволочку холопам боярин делать не стал — только головой покачал и подвел Петра Семеновича к повозке с раненым.

— Ого, — восхитился ростом болящего воевода. — Да он, вижу, коня под мышку без труда запихнет. [59] Принято считать, что в Средние века люди были заметно ниже наших современников — 150–160 см. А вот лошади были ниже совершенно точно: стандарт для чистокровного арабского скакуна — 150 см, обычный хороший боевой конь — 130–140 см. По современным понятиям — пони. Чьих будешь, служивый?