Александр Прозоров - Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

Грохнуло так, что у Андрея заложило в ушах. Пушка вместе с чурбаком кувырнулась со стены вниз. Вверх величаво поплыло большое белое облако. Направленный наугад заряд снес трех всадников вместе с конями, одного выбил из седла, а заодно опрокинул и двух крестьян — на белом исподнем явственно проступили темные кровавые пятна. Но самое главное — татары шарахнулись назад, стремясь уйти из-под прицела, оставили свою живую двуногую добычу.

Матях со всех ног помчался по стене, торопясь ко второй площадке. Следом бежал мальчишка:

— Нельзя тюфяки трогать! Батюшка велел ими вдоль стен палить, коли с лестницами на частокол полезут.

— Ты что, видишь лестницы? — огрызнулся на бегу сержант. — Когда полезут, тогда и стрельнем.

— Чем? Ты же заряды спалил!

— Фигня, зарядим… — Матях взялся за второй чурбак, поворачивая пушчонку на врага, высунул жерло в бойницу и закричал: — Русские, ложись!

На этот раз крестьяне послушно повалились в траву, а татары, опять кинувшиеся было за добычей, стали торопливо поворачивать коней. Андрей подумал и стрелять не стал — зачем, если всадники и так назад шарахнулись? Беглецы вставали и, пригибаясь, бежали к воротам. Конные явно колебались, не желая упускать добычу. Но как только они попытались снова начать погоню, Андрей снова заорал:

— Ложись!!!

Степняки, видя в бойнице пушечный ствол, решили не рисковать и отъехали подальше.

— Ефрем!!! — На этот раз клич издал мальчишка.

Во дворе один за другим сухо стукнули рычаги камнеметов, в воздухе зловеще прошелестели десятки валунов, со звонким чмоканьем врезались в землю. Как минимум два камня, по пуду весом, накрыли по всаднику, да так, что кровавые ошметки брызнули в стороны на десятки метров, и отступление татар превратилось в бегство.

— Ефрем! — расправил плечи мальчишка. — Возьми смердов, сходите вниз, занесите раненых в усадьбу. Опосля ворота заприте. — Юный боярин размашисто перекрестился. — Слава Богу, отбились.

Дразнящий запах мясного варева пробрался в складки медвежьей шкуры и заставил боярина Умильного сладко зевнуть и открыть глаза.

Не взявший с собою быстроты ради воинского обоза, Илья Федотович, один из немногих, ночевал без шатра, прямо на расстеленном на земле походном бухарском ковре, завернувшись в медвежью шкуру. Да и раздеваться вблизи татар он, естественно, не стал. Зато выспался на славу — снятая с поднятого зимой медведя шкура помягче иной перины случается.

Воинский стан уже просыпался. Тут и там полыхали костры с подвешенными над ними огромными железными котлами, разносились запахи близкой трапезы и гомон собирающихся в поход воинов. Шатров, правда, сворачивать никто не стал — все одно сюда к вечеру возвращаться. Враг близко, одним рывком до него дотянуться можно. Но проверить перед выходом на сечу оружие, упряжь, броню — этого ни один воин не забудет, коли животом своим дорожит.

— Касьян! — привычно окликнул верного холопа боярин. — Зерцало мне подай. И для первого перехода Шведа пегого запряги, Секач пусть в заводных идет.

— Рядом с вами доспех, батюшка Илья Федотович, — тут же отозвался холоп. — Я сейчас снедь собираю, наши уже кашу едят.

Действительно, разведенный возле стоянки боярина Умильного огонь уже затухал, а холопы выстроились в длинную очередь к котлу. Каждый зачерпывал каши, отходил в сторону и, обжигая губы и язык, понемногу выбирал еду из ложки, одновременно вставая в конец очереди. Разумеется, боярин в толпе не стоял — Касьян расстелил перед ним синее полотенце, нарезал хлеб, выложил кусок солонины, двух копченых судаков, поставил кувшин с любимым хозяйским медом.

— Себе тоже рыбу возьми, — разрешил Илья Федотович, затягивая ремни зерцала. Надетый поверх гибкой кольчуги доспех из трех сверкающих наведенным серебром толстых стальных пластин защищал только три, но самых уязвимых места: живот и нижние ребра на боках. Сильный удар в любое из этих мест вполне мог отбить внутренности, даже не прорезав байданы, а потому перед сечей боярин свою броню предпочитал немного усиливать. — Хворых нет? Может, кого из холопов при добре оставить?

— Помилуй, батюшка Илья Федотович! — только руками развел старый воин. — Кто же перед сечей про болячки свои признается? Здоровы все, слава Богу.

— Добре, — кивнул боярин Умильный. — Тогда коней седлайте. Я так мыслю, молебна не будет, татар в рати много. Стало быть, кто желает, пусть сам молится. Потом некогда будет, скоро выступаем.

Первыми из лагеря, как всегда, ушли татары. Во всех походах всех русских ратей они завсегда первыми выискивали врага, первыми кидались в погоню, первыми завязывали перестрелку. Следом пошли три десятка шуйских холопов, за ними — боярин Умильный.

Споров про местничество среди вятских бояр не возникало давно. Все прекрасно знали родословную каждого из соседей и понимали, кто за кем стоит. Все молчаливо уважали древность и почетность рода Умильных — но пока еще новагородские переселенцы считались здесь не совсем своими, не местными. А поставить во главе рати чужака — все одно что немцу Лебтону воеводство доверить! Посему Илью Федотовича уважали, но считали всегда вторым, а старшим признавали либо далекого царского родича двадцатилетнего Шуйского, либо сурового боярина Зорина, потомка князя Белозерского в пятом колене.

Учитывая близость врага, воины не отправили заводных коней в обоз, а вели рядом с собой, в поводу, чтобы при необходимости быстро пересесть на свежих скакунов. С тяжелым вооружением, естественно, также никто не расстался. Витязи шли широким галопом, в бронях, шлемах, придерживая поставленные на стремя рогатины с широкими, остро наточенными наконечниками. Издалека казалось, что по дороге, ведущей от Паныпонок до соснового бора, ползет огромная стальная змея, играющая на солнце радужными отблесками каленой чешуи.

В лесу движение колонны замедлилось. По узкой дороге, накатанной телегами живущих в Пароне смердов, всадники едва разъезжались, так что с заводными конями воинам пришлось и вовсе двигаться по одному. К счастью, лесная просека тянулась всего две версты — и вскоре кованая рать снова перешла в галоп, подтягиваясь к отряду воеводы, расплескиваясь по жнивью далеко в стороны от пыльного тракта. Сенокос простирался почти до самой реки Себятицы, рассекающей владения боярина Зорина на две неравные части. Себятица — речушка мелкая и извилистая, с извечно подтопленными берегами, на которых звонко шелестел на ветру округлыми листьями густой березняк. Дорога опять сузилась, и здесь, чтобы не задевать низкие ветви, ратникам пришлось взять в руки рогатины, опустив их, словно перед атакой, остриями вперед.