Александр Прозоров - Ганнибал великий

— О какой безопасности ты говоришь, — произнесла Юлия, — ведь я же римлянка. Меня ждет смерть или рабство…

— А это, твой сын? — спросил вдруг Федор, бросив взгляд на мальчугана.

— Это твой сын, Чайка, — призналась девушка и на ее глаза опять навернулись слезы, — наш сын.

Федор снова обхватил ее лицо руками и долго целовал, не в силах оторваться. Но все же сделал это.

— Пора выходить, а то солдаты могут решить, что ты меня убила и ворваться, — сказал Федор, с трудом делая шаг к двери, — Сейчас надо выиграть время…

— Скажи им, что я твоя рабыня, — произнесла Юлия, внезапно взявшая себя в руки. И посмотрев на нее, Федор вновь увидел перед собой дочь римского сенатора, гордую и неприступную красавицу, — они поверят. А потом… неважно, боги помогут нам. Понадеемся на них.

Чайка молча кивнул, соглашаясь, и толкнул дверь.

— Я взял пленницу, — объявил он своим солдатам, и, посмотрев на офицера, добавил, — это дочь римского сенатора. Она сдалась добровольно и отныне становится моей заложницей и добычей. Моей рабыней. Отведите ее и ребенка в мои помещения на «Агригент» и обращайтесь с ними, как следует обращаться с заложниками высокого ранга.

Сказав это, Чайка сделал знак Юлии покинуть кубрик. И римлянка, собрав всю свою волю, вышла на палубу, бросив кинжал под ноги офицеру морпехов. Одной рукой она вела за собой упиравшегося ребенка. Мальчик был испуган, но не плакал, а просто исподлобья смотрел на окруживших его мужчин.

— Следуйте за мной, — приказал офицер по-финикийски, и первым зашагал к лестнице между лавок гребцов. Юлия пошла за ним, взяв за руку сына, гордо подняв голову и ни на кого не смотря. За ней устремились четверо морпехов.

А Федор, дав им удалиться на значительное расстояние, медленно направился за процессией.

Спустя несколько дней карфагенский флот, державшийся все это время в открытом море, вновь наткнулся на римлян, когда попытался обогнуть южную оконечность Италии, не слишком удалившись от берегов. Произошел еще один бой, в котором карфагеняне потеряли пять кораблей, но все же сумели прорваться сквозь блокаду и уйти от погони. Опять помогла ночь.

Весь бой Федор провел на палубе, переживая больше не за свои корабли, а за исход сражения. Ведь одержи римляне победу, и Юлия снова могла оказаться в их руках. А этого Чайка боялся больше всего на свете: потерять ее, едва найдя. Но победа вновь осталась за Карфагеном, хотя и не полная. Теперь до побережья Апулии, где их ждали свои, оставалось плыть не больше двух дней.

«Хотя, какие „свои“? — грустно размышлял Федор, стоя после сражения на палубе рядом с Бибрактом, получавшим в сумерках сигналы от других кораблей, — это для меня они свои, а для нее враги. Как же мне объяснить все Ганнибалу? Ведь на суше этот вопрос нельзя будет обойти или долго скрывать. Может, выдать ее за другую? Нет, он ведь знает, как выглядит сам Марцелл, может случайно знать, как выглядит и его дочь. Тогда мой обман будет необъясним. А если признаться?»

Федор призадумался. Ответа пока не было. И он решил посоветоваться с Юлией. В ее прекрасной головке, как он убедился, часто рождались совсем не глупые мысли. Тем более, она была рождена в этом мире, а он нет. Выслушав рапорт Бибраката, и отдав распоряжения, Чайка отправился к себе в кубрик, где официально содержал свою «пленницу» с ребенком. В соседней комнате. Благодаря чему у наружных дверей теперь постоянно маячили двое морских пехотинцев.

Теперь, встретив Юлию, он даже был рад, грешным делом, что Магон не смог поплыть вместе с ним назад. Где бы он тогда прятал Юлию, где мог с ней уединиться? Да и Магон мог бы взять пленницу себе, а Федор этого бы не пережил.

«Вдруг Ганнибал тоже захочет взять дочь Марцелла в свои пленницы, как ценную заложницу? — испугался Федор, — Ведь сенатор его злейший враг, если еще не убит, конечно. И Ганнибал вполне может шантажировать его жизнью дочери, хотя я и не верю, что Марцелл променяет ее жизнь на свободу Рима». Однако первый же разговор с Юлией и те новости, которые он узнал от нее, просто ошарашили командира двадцатой хилиархии.

В тот день, пройдя охрану, и едва оказавшись в своем кубрике, Чайка заглянул в соседнюю комнату. Там он увидел, как Юлия гладит спящего сына по голове. С трудом оторвавшись от него, она поднялась и приникла к груди Федора, а затем одарила его долгим поцелуем.

Чайка был просто на седьмом небе от счастья. В последние время ему было так хорошо, что он даже часто забывал об опасностях, окружавших со всех сторон, забываясь в объятьях своей любимой. Его лицо так сияло от счастья, что, выходя на палубу, он нарочно напускал строгий вид и распекал матросов и морпехов, попадавшихся под руку. Даже капитану доставалось, и опытный моряк не мог понять, какая муха укусила помощника посла. Но Федор иначе не мог, его тянуло рассказать всем о своем счастье, но он понимал, что пока это невозможно. Поэтому надо было на что-то отвлечь внимание окружающих. Слишком уж двойственным было теперь положение Юлии, да и его собственное оставляло желать лучшего.

— Как вы оказались на корабле? — спросил тогда Федор, усаживаясь на лавку у стола, и привлекая к себе юную римлянку, которая, даже родив ребенка, не утеряла былой красоты.

— Последнее время мы жили на Сицилии, недалеко от военного лагеря на берегу, где служил отец еще до начала осады Рима, — заговорила дочь сенатора, тряхнув рыжими локонами, — Потом его вызвали в Рим. Но мы остались. Он приказал мне это, сообщив, что на Сицилии пока безопаснее.

Она умолкла ненадолго, ответив на новый поцелуй Чайки.

— Так мы прожили еще полгода, и все это время я думала, увижу ли тебя еще когда-нибудь. Но вместо этого иногда появлялся мой муж, блестящий Памплоний, который служит в Таранте и…

Юлия замолчала, сморщив гримасу, выражавшее крайне отвращение, а Федор не тропил ее и не расспрашивал о том, как проходила ее семейная жизнь. Захочет, сама расскажет. Ей сейчас и так тяжело.

— А потом мой отец приказал своему командиру доставить меня к мужу в Тарент, — ответила Юлия, прильнув к плечу морпеха, — где скоро обещал быть сам. Мы сели на триеру и поплыли, отказаться я не могла. Ты знаешь, что, даже выйдя замуж, я больше нахожусь под властью отца, чем мужа. И Памплония это устраивает, ему это даже выгодно. Тем более, что, пользуясь предлогом войны с Ганнибалом, он постоянно живет в Таренте, где завел себе массу любовниц, а нас с сыном навещает лишь по праздникам, ради соблюдения приличий.

— Он знает, чей это сын? — напрягся Федор.

— Догадывается, — вздохнула Юлия, — как и отец. Но, мне кажется, они с отцом договорились сохранить все в тайне. Ведь всех слуг, что были тогда в доме…