Сергей Шхиян - Кукловод

Комната и впрямь оказалась вполне приличной с чистым полом и простой, но функциональной мебелью, двумя кроватями и самодельным диваном. Не спросив цены, я сказал, что комната мне подходит. Это опять привело трактирщика в сомнение.

— Только оно вот что, ваше степенство, — сказал он, — нынче, дрова дороги, так что стоить постой будет, — он задумался и решил сразить нежеланного гостя запредельной таксой, — три рубля в день.

Я даже не успел возмутиться несуразным запросом, как он добавил:

— Деньги, пожалуйте, вперед!

Времени на торговлю у меня не было, пришлось лезть в кашель и платить авансом.

Вид моей тутой мошны произвел хорошее впечатление, и сонное выражение с лица трактирщика сразу исчезло.

— А теперь, братец, — сказал я, — помоги привести из кареты раненых.

Удивленный покладистостью состоятельного постояльца, трактирщик низко поклонился, согласно кивнул и отступил к выходу. Я оставил в комнате багаж, и мы сразу пошли за остальными. В возке было тихо. Я заглянул внутрь. Маша и Кологривов то ли спали, то ли оба были без сознания. Савельич и трактирщик бережно вытащили наружу лейтенанта. Он с трудом открыл глаза и попытался улыбнуться. Улыбка вышла у него какая-то вымученная. С Машей я разобрался проще, поднял на руки и без посторонней помощи отнес в комнату. Она обняла меня за шею рукой и сонно чмокнула губами в щеку.

Я уложил княжну на кровать, и стянул с нее сапоги, она даже не проснулась. С сердцем у нее все оказалось в порядке, похоже, единственное, что ей сейчас требовалось, это обычный отдых. Пока я занимался девушкой, кучер, по моему указанию разул Кологривова.

Устроив наших инвалидов, я сразу же пошел заказать обед. Хозяин, вдохновленный размерами моего кошелька, с подобострастными поклонами обещал все устроить самым лучшим образом. Теперь мне нужно было заняться раненым. Удобств в самом трактире не оказалось, и пришлось идти к колодцу, чтобы на холоде помыть руки. Савельич уже разнуздал лошадку, привесил ей на морду торбу с овсом и ходил за мной как привязанный. Пришлось его задействовать в водных процедурах.

— А ты, сударь, правда, лекарь? — подозрительно интересовался он. — Дело-то это умственное, а не абы как! Мне за молодого барина перед матушкой ответ держать. Скажет, что же ты, старый дурак, неведомо кому дитя доверил. Немцы, чай, не тебе чета и те лечить отказались.

— Ты, Савельич, воду мне на руки поливай, а не на ноги, — попросил я. — Ничего с твоим барином плохого не случится, это я тебе обещаю.

— А ничего такого ты Петру Андреичу не повредишь? — не отставал он с вопросами.

— Не поврежу. На вот, возьми мыло и сам вымой руки, будешь мне помогать.

— Чего их мыть, они у меня и так чистые, — попытался отказаться он, разглядывая свои заскорузлые в тяжелой работе ладони.

— Мой, нельзя к раненным с немытыми руками приближаться! От этого вся зараза.

Мужик лекарской глупости не поверил, но спорить не стал и руки ополоснул. После чего мы с ним вернулись в трактир.

Кологривов был уже в сознании, лежал, глядя воспаленными глазами в потолок. Когда мы начали снимать с него мундир, удивился и попытался сопротивляться.

— Что это вы такое придумали? Зачем мне раздеваться? До Кологривовки осталось всего ничего. Мне ехать надо.

— Я лекарь, и хочу вас осмотреть, — объяснил я.

— Право не стоит, чего там, — вяло отказался он. — Мне бы матушку успеть увидеть, проститься.

— Это я вам обещаю, до встречи с матерью вы доживете, — сказал я. — Пока же закройте глаза и потерпите, вас нужно перевязать иначе может начаться антонов огонь.

Парень послушно смежил веки, а я начал отдирать присохшую к телу корпию. До появления современных бинтов, раны перевязывали нащипанными из тряпок нитями. Корпия пропиталась кровью и намертво присохла к ране. Как я ни стался не бередить рану, Кологривову было очень больно, но он терпел, не произнес ни звука, только так сжал зубы, что и без того бледные губы стали белыми. Такое мужество вызывало невольное уважение.

— Вот и все, — сказал я, удалив остатки перевязочного материала и рассматривая рваную рану на груди.

Немецкие доктора постарались на славу. Все сделали с присущим этому племени качеством. Они даже умудрились не внести в нее инфекцию, хотя до введения в хирургию Джозефом Листером антисептики было еще полвека. Рана была сильно воспалена, но пока гангрены не было. Парень открыл глаза и вопросительно посмотрел на меня.

— Вам, похоже, повезло, — сказал я, — общего заражения нет, а остальное дело времени и природы. Сейчас я немного помогу, и вам сразу же станет легче.

Когда я начал экстрасенсорный сеанс, Кологривов испугался, но постарался не показать вида. Понять его было можно. Любой нормальный человек будет ошарашен, если случайный встречный начнет его лечить таким странным «бесконтактным» способом.

— Ну, как вы теперь себя чувствуете? — спросил я, когда немного отдышался после работы.

— Хорошо, — прошептал он, — боль почти прошла.

— Вот и прекрасно, теперь поспите и проснетесь почти здоровым.

Лейтенант послушно закрыл глаза, а я перешел к следующему пациенту. Маша за прошедшую ночь так похудела и осунулась, словно две недели голодала. Я проверил ее пульс, и он мне не понравился. Похоже, повторялась история с недавним сердечным приступом. Кологривов уже спал, и я смог осмотреть ее без помех. Она так ослабела, что когда я снимал с нее сюртук, даже не проснулась. Стетоскопа у меня, само собой, не было, потому я слушал ее сердце просто ухом. Окончив осмотр, я оправил на ней рубашку, застегнул сюртук и продолжил свое традиционное лечение.

Два сеанса подряд так меня вымотали, что я едва смог добраться до дивана, кстати, короткого и неудобного, свалился на него пластом и принял участие, в общем отдыхе. Разбудил нас трактирщик, приятной вестью о поданном обеде. Больные после моего лечения чувствовали себя значительно лучше. Маша сама встала и села за стол, а Кологривова кормил в постели Савельич.

После отдыха и еды, больные ожили. Я собрался пойти разузнать о найме лошадей, но тут Петр Кологривов начал уговаривать нас погостить в их имении. Теперь, когда силы к нему вернулись, он оказался красноречивым и убедительным. Нам спешить было некуда, княжне нужно было время восстановиться и, посоветовавшись, мы согласились.

Расставание с трактирщиком оказалось значительно теплее встречи. Он прилично ободрал меня за обед, впрочем, хороший, и прощался почти со слезами на глазах. Савельич взнуздал свою лошадку и тем же порядком, больные в экипаже, мы с ним на козлах, поехали дальше.

День выдался солнечный и первое время, пока не я замерз, получал от поездки удовольствие, но когда солнце село, и мороз усилился, сидеть на козлах, на ветерке оказалось не самым приятным занятием. Я даже несколько раз соскакивал на дорогу и трусил рядом с возком, чтобы согреться. Савельич относился к холоду философски и стоически его переносил, хотя был одет легче меня.