Анатолий Головков - Террористы

И в этот момент…

Иван Платонович мог бы держать пари, что не помнил данного эпизода! Совсем не помнил! Поскольку его тогда уже посадили в сани случайного извозчика, повезли по Васильевскому спуску, где он, все еще с заложенными от взрыва ушами, орал что-то революционное, типа «Долой проклятого царя!».

Так вот, да-да, в этот самый момент, все увидели: из арки судебного зданья выскочила великая княгиня Елизавета Федоровна…

12 февраля бомбисту снова сообщат, что свиданья с ним добивается супруга великого князя. Его охватит неуемная дрожь, даже спина вспотеет. Страх перед этой встречей покажется ему несравненно ужасней сцены у Никольских ворот. Он даже подумает, что вдова хочет отомстить за мужа. Например, проткнуть Каляевское сердце кинжалом. Но напрасно.

«Мы смотрели друг на друга, – напишет об этом свидании Каляев, уже в Шлиссельбурге, ожидая казни, – не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я случайно, она – по воле организации, по моей воле, так как организация и я обдуманно стремились избежать лишнего кровопролития. И я, глядя на великую княгиню, не мог не видеть на ее лице благодарности, если не мне, то, во всяком случае, судьбе за то, что она не погибла».

Да уж, великая княгиня поведет себя совсем неожиданно в глазах русского общества.

В слезах и печали она заявит, что простила его. Что может уговорить государя сохранить бомбисту жизнь. Лишь бы покаялся перед Господом. Подарит иконку.

Она почти поверит, что Каляев кается сердечно, увидев слезы на лице террориста. Но Каляев, быстро взяв себя в руки и выразив сожаление, что принес боль столь красивой женщине, упрямо повторит: будь у него возможность тысячу раз убить тирана, он столько же раз и убил его.

Они расстанутся скорбно и раздраженно, так и не поняв друг друга.

Разумеется, вовсе не потому, что террористу было в тот момент неполных двадцать восемь лет, а ее высочеству – сорок. Не пройдет и месяца скорби, как вдове захочется построить Марфо-Мариинскую обитель. В память о двух сестрах Лазаря – Марии и Марфе, которые предложили Христу два пути, деятельный и созерцательный.

Так начнется ее собственный крестный путь, вплоть до причисления к лику святых в далеком 1994 году.

Ну, а пока, а пока-то – на Красной-то площади, она, как черная птица, взъерошенная, встревоженная, – в ротонде, но почему-то без шляпы, – приблизилась к тому хламу, который еще недавно был каретою с ехавшим в ней законным супругом ее Сергеем Александровичем.

Здесь уже собралась толпа. Однако люди словно оцепенели.

Великая княгиня, простоволосая, с прекрасным, но бледным лицом, металась от одного зрителя к другому, кричала с легким немецким акцентом:

– Как вам не здыдно! Что вы здесь змотриде? Уходьите, уходьите!

Более всего Елизавету Федоровну задело не то, что люди стоят и смотрят. Пусть бы стояли дальше, пусть бы смотрели! А именно – не снятые головные уборы.

Лакей их уговаривал:

– Постыдитесь, господа, снимите шапки, прошу вас. Помилуйте, не по-христиански получается. Человека убило, а вы!

Полиция пребывала в бездействии.

Вот ваше самодержавие! Так зло думал Иван Платонович, кутаясь в меховой воротник. Не то что страной править, а даже вызвать у народа уважение не могут. А народ не дурак. Уж этот великий князь, прости Господи, таким подонком был, такой отборной сволочью и столько всем нагадил, что даже полиция не шевелится!

Ему стало смешно, когда товарищ прокурора судебной палаты, крадучись, вышел из здания суда, скользнул тенью мимо толпы через площадь. А спустя четверть часа снова появился, но уже на извозчике, и пару раз, – как бы он тут не при чем, – проехал мимо, с ужасом поглядывая на останки.

У бомбиста же озябли ноги, пока дождался солдат.

Те отогнали зевак и оцепили печальное место.

Из труповозки – кареты с синим крестом – вылезли мужики в клеенчатых фартуках.

Они не без отвращения рылись в куче палками и складывали останки в разостланную на снегу мешковину.

Германская Империя, предместье Мюнхена, 1911 год

Еще до броска в Аркаим, встав чуть свет, Ландо перебирался из Фрегата в ангар, садился на табурет посреди мастерской.

Кажется, ему снова повезло. После вице-губернатора Леонтьева проектом вдруг заинтересовались боевые эсеры. Причем такая крупная фигура, как Савинков. Они предложили превратить аэроплан его в боевую машину, чтобы поразить русского царя с воздуха.

Эсеры?

Еще недавно монархист Ландо делал вид, что соглашался с женой насчет убийства Николая Второго. Во имя любви к жене. А Таня за чаем говорила так страстно, что готова была раздавить чашку в тонких пальцах:

– Пойми же ты, наконец! Стоит убрать Николашку, и жизнь в России станет лучше, легче, логичнее!

Штабс-капитан нервничал, вспоминая Присягу, и злился. Он мыслил себя человеком чести. И сидя на террасе с папиросой, утешался тем, что он не политик, а изобретатель, конструктор. Ландо желал любыми средствами закончить аэроплан. А средств не хватало.

Эсеры, говорите?

После смерти жены Максим стал относиться к социалистам-революционерам без прежнего восторга, отвернувшись от монархической к анархической идее.

Теперь он зачитывался Бакуниным и Кропоткиным, ненавидел государство, как тупую машину подавления свободы. И не мог устоять перед Савинковым, который выдавал деньги на аэроплан порциями, и, как правило, без задержек.

Если, конечно, не проигрывал их в казино.

Борис Викторович намеревался навестить ангар Ландо еще в мае, даже отбил телеграмму, но все не ехал.

Изобретатель заводил орнитоптер, перелетал на другой конец летного поля. Посадив «чайку» и привязав ее к столбу, как лошадь, чтобы не унесло ветром, он валялся на траве, курил и, от нечего делать, наблюдал за немцами.

Те запускали двигатель «Альбатроса».

Биплан напоминал Максиму полированный сервант в духе Людовика XVI: кабина отделана орехом, тумблеры на приборной панели никелированные, сиденье пилота – итальянская кожа.

Неистребима страсть европейцев к комфорту!

Пилот сидел под верхним крылом, механик крутил пропеллер, двигатель чихал, испуская клубы дыма.

Помучавшись, авиаторы подзывали русского:

– Maxim, ob Sie werden so sind liebenswürdig, unseren Vergasser zu regulieren? Максим, не будете ли вы так любезны отрегулировать наш карбюратор?

Штабс-капитан подходил походкой ковбоя, склонялся к механизмам с отверткой, возился минуту-другую. Мотор, благодарно хрюкнув, заводился.

Немцы переглядывались, наперебой кричали и поднимали большие пальцы.

Ландо участливо, но без зависти смотрел, как биплан выруливает на полосу, совершает разбег и, тяжеловато оторвавшись, взлетает.