Константин Томилов - Церковь. Вознесение

–Как хорошо! Как здорово, что вы это понимаете! Редко кто…

Я весь похолодел от ужаса. Из зловонно смердящей внутри меня "голгофской ямы", уже выползли и радостным шипением расправили свои капюшоны две африканские кобры: самодовольство и самолюбование. В голове потемнело от привнесённого смрада. «Мама! Мамочка! Царица Небесная!» – рванул в отчаянии ворот рубахи:

–Я так-то православный.

Щёлк, щёлк "выстрелили" заклёпки на рубашке. Хрясь, хрясь Спаситель мечом огненным снёс головы обеим Гадинам, жирные туловища извиваясь заскользили обратно, туда откуда вылезли, вслед за укатившимися омерзительными, источающими яд головами. Старушки шарахнулись от меня, порывом тёплого ветерка, рождённого от взмаха меча огненного, с "божьих одуванчиков" сдуло "нимбы белоснежные", улыбочки завяли. Испуганно залопотали:

–Ну это конечно хорошо…, но…, если только ходить в церковь, этого мало…, надо знать…

–А почему вы решили, что я не знаю? – спросил широко улыбаясь, – поговорим об этом?

–Нет, нет! Мы видим, видим! С праздником, всего хорошего…

–Ну как хотите, – застегнул ворот, – с праздником, всего хорошего.

Иду к собору: и хоть плачь, хоть смейся. И от хохота над собой дурачком всего разбирает, и от стыда жарким пламенем горю до слёз. Дядя Костя, дядя Костя! Когда уже сам за собой следить научишься?! Сколько уже можно, чуть что, за спину Спасителя убегать и там прятаться?! По ходу так всю жизнь и будет…

Личное дело. Часть 7

– За нами следят уже два месяца. И завтра на конспиративной квартире нас ждёт засада. Придется отстреливаться. Мы рады в этой тревожной обстановке встретить именно вас.

– Да уж!

<���…>

– Они надеются нас взять живьём, дети! Они не знают, что теперь нас трое. Я дам вам парабеллум. Мы будем отходить в горы. Сможете нас прикрыть?

– Не смогу…

– Почему?

– Видите ли, я совершенно не знаком с военным делом, но посильную финансовую помощь я оказать могу.

– Вы верный друг отечества!

– Я думаю, что двести рублей…

– Пятьсот рублей могут спасти гиганта мысли.

– Скажите, а двести рублей не могут спасти гиганта мысли?

– Я полагаю, что торг здесь неуместен!

(12 Стульев, Ильф и Петров) – зачем это?! Неужели кто-то может не узнать?!

Личное дело. Часть 7. Пункт 1.

Май, год 2018. Город-курорт.

Много лет я снова и снова анализировал этот день, снова и снова мне не давало покоя непонимание того, что произошло тогда. И даже сегодня по прошествии тридцати пяти лет он остается для меня самым страшным днём всей моей жизни. Написал и задумался, а честен ли сейчас перед Господом и самим собой?… Да! Хотя понимаю всем своим разумом, что много, много всего разного происходило, и до и после этого случая, потом в моей жизни. И если оценивать и сравнивать с произошедшим в этот день, намного, намного более страшного, ужасного и болезненного чем тогда. Ну, вот хотя бы "рандеву", в Преисподнюю, когда я с температурой сорок один по Цельсию, в "гордом одиночестве", в жаркий летний воскресный день, после змеиного укуса в руку, зависая над Пеклом на паутинке, истошно визжал перепуганным месячным щенком:

«Я больше не буду себя плохо вести, правда, правда, Господи!!!»

А из-за "горизонта" вот-вот башка проявится Врага Человеческого многорогая, многоглазая и всё остальное пасть многозубая, чёрным ядом сопливящаяся… И много чего более постыдного. И много чего более глупого. И если смотреть "реально", тогда ничего особенного и не произошло. Да фигня! Но тогда почему никому и никогда, даже своей маме, я не рассказывал об этом?… И ни от какого другого воспоминания не содрогается так моё сердце?… Нет, конечно, сразу после события, скулил, ныл и жаловался всем и каждому. А после рассказывал об этом как о "прикольном" приключении. Но! Никому и никогда не рассказывал главного события этого дня, того за что мне стыдно до сих пор.

Личное дело. Часть 7, пункт 2.

"Вороне где-то бог послал кусочек сыру;

На ЕЛЬ!!!, Ворона взгромоздясь,

Позавтракать было совсем уж собралась,

Да призадумалась, а сыр во рту держала."

(Крылов. "Ворона и Лисица")

Лето. Год 1983. Владивосток.

–Только что приехал? – спросил меня незнакомый парень. Добравшись на трамвае до главного корпуса политехнического института, я опять же стоял и пыхтел папиросиной. На голодный желудок. Было как-то тяжко. Липкая ночная прохлада превращалась в понемногу теплеющий банно-прачечный комплекс, как будто в огромной выстывшей за ночь душевой полилась горячая вода, добавляя тёплой удушливой сырости.

–Да вот, только что с поезда, – приветливо откликнулся я, напрочь забывший наказы своей мамки не курить и не разговаривать с незнакомыми, впустую имеется ввиду, впустую, не трепаться языком. Выбросил окурок и харкнул в тумбу мусорки. Внимательно разглядывающий меня незнакомец, посмотрев на мой портфель-чемодан, ухмыльнувшись:

–Поступать? А на какой факультет?

Мне стало почему-то стыдно и за отцовский "саквояж", который с такой любовью мне собирала в дорогу матушка, и за свою деревенскую одежду. Возникшее было во мне сильнейшее желание не разговаривать с ним, отмолчаться пожав плечами, или что-то недовольно буркнуть, было тут же подавлено хихикающим "разумным" доводом, а чего ещё вдруг?, делать то всё равно нечего, институт закрыт, рано ещё.

–На кораблестроительный, – как-то с гордецой проговорилось, – а ты?

–Ух ты! – восхитился парень, – здорово…, а я чё, я так, на геологический. Подошел и встал рядом со мной, опираясь поясницей на перила мостка-перехода от тротуара к находящимся на втором этаже здания дверям, над которыми висела стационарная, выцветающая уже вывеска "Приёмная комиссия".

«Чего-то как-то взрословат он для абитуриента», – подумалось мне.

–Ты смотрю сразу после школы и в институт. Молодец. А я вот в армии отслужил и поработал. И вот только что надумал.

Протянул руку и назвался, странно не могу вспомнить его имя, хоть и встречались потом ещё один раз, и полдня вместе провели, смутно так через силу всплывает то ли Вова, то ли Веня. Я тоже протянул в ответ руку, познакомились.

«И чего это я так неприязнено к нему сначала», подумалось мне, при воспоминании о появлявшихся иногда у нас в деревне "представителях" геологоразведки. Приезжавшие в магазин за продуктами, основным из которых была "водяра", постоянно полупьяные, воспалённо-болезненные и зачуханные от царившей в их бродячих лагерях антисанитарии, дурно пахнущие, они, почему-то, вызывали во мне жалость, хоть и перемешанную с отвращением. Стоявший рядом со мной парень совсем не был похож на них. Прилично, модно одетый, как я узнал позднее, на нём были: "Кимры", джинсы "Ливайс" и рижская тенниска.