Владимир Романовский - Добронега

— Отец! — раздался звонкий, но низкий и густой, женский голос. В помещение вбежала привлекательная молодая женщина. — К тебе гости из дальних стран!

— Дура! — закричал Владимир, приподнимаясь из-за стола. — Сколько тебе раз велено не носиться по комнатам как кобыла гривастая по пастбищу! Посмотри в окно! Что там?

— Киев, отец ненаглядный мой, — с притворным смущением и испугом ответила женщина. — Как есть Киев. Я тут было подумала, что Чернигов, или, чего доброго, Лютеция, а тут смотрю — Киев.

— Так вот должен быть в княжьем дворце порядок и, как говорят франки, этикет. Ну и дети у меня. Что сыновья, что дочери.

— А ты вчера опять напился? — спросила она радостно у Бориса. — То-то я слышу вы тут оба кричите, как на торге. Отец! К тебе дорогие гости, много лет не виденные светлыми твоими очами.

— Докладывают слуги, — заметил Владимир.

— Да какие там слуги! Александр приехал. Сам Александр!

— Александр Великий? — переспросил Владимир. — Тот, что узелки развязывает и с этим… который в бочке… болтает?

— Перестань, отец! Будто ты не знаешь, какой Александр.

— Знаю. — Владимир почесал в затылке. — Ты в него влюблена была когда-то.

— Ах, оставь пожалуйста! Женат он, с женой приехал. Будет сегодня пир! Будет он рассказывать! Наконец-то в тереме появился человек, умеющий толком что-то интересное рассказать. А то все очень заняты государственными делами.

Борис икнул и снова налил себе бодрящего свира.

Владимир покачал головой. Дочь свою Предславу он очень любил, по-своему, и позволял ей очень много, и был даже рад, что не выдал ее пока что замуж. Княжьим дочерям ждать не опасно. Их можно и в сорок лет замуж выдавать. А ей только двадцать. Ну, хорошо, двадцать два. Ну, пусть является Александр. Старый воин, не желающий выглядеть старым воином. Бабник и проходимец, но умен, смел, и не враждебен. Женат он? Надо же.

— Что ж, зови Александра.

Александр вошел энергичной походкой, клацая сапогами по мраморному полу. Франкский плащ перекинут через согнутую руку. Владимир не удержался — встал и пошел навстречу. Не давая Александру поклониться, он горячо и искренне его обнял.

— Здравствуй, здравствуй, негодник, — сказал он.

Борис тут же взревновал Александра к отцу. Долговязый Александр и маленький Владимир вместе выглядели глупо. И вообще — является неизвестно откуда, а ему вон какое радушие выказывают. Вот его надо вместо Святополка посадить в темницу. Он быстро налил себе еще полкружки, пожалел, что это не брага, и выпил.

— Пойдем в покои, — Владимир кивнул Александру. — А ты, — он повернулся к Борису, — не пей больше, да выйди разгуляться. Но учти. Не до самой ночи. Если придешь после захода солнца, я тебя запру на месяц, как барышню, в светелке. Не шучу.

Борис проворчал что-то невразумительное и опять икнул.

В покоях Владимир и Александр опустились на венецианские скаммели. Гость тут же закинул ногу на ногу, локоть небрежно отбросил в сторону, и подмигнул Владимиру.

— Ты все такой же, — отметил Владимир, не осуждая. — Что слышно?

— Предпринял я, князь, путешествие по миру с молодой женою моей, — ответил Александр нарочито степенно.

— Жена твоя из каких же родов будет?

— Из италийских.

— Ну да?

— Хотя, по правде говоря, из саксонских.

— Это как же?

— Родилась она на туманном острове, но после долгое время резидентствовала на лазурном южном берегу, и я к ней там присоединился. Дом сейчас строится, совсем рядом с Венецией. А мы пока что ездим по миру. Не по всему миру, а только по цивилизованной его части. Развлекаемся.

— Что ж ты ее не привел?

— Пусть поспит. Она утомлена путешествием.

— Где же ты шлялся?

— У франков шлялся. У немцев. У датчан. У норвежцев. У шведов. Ну и по славянским землям поездил такими, что ли, зигзагами, — Александр показал рукой, какими, — как, вроде, ладья против ветра идет. Был, стало быть, в Новгороде, в Муроме, в Ростове, в Полоцке.

Перечисление городов насторожило Владимира.

— А в Черновцах?

— Не доехал еще. Ну, это как в дальнейший путь соберемся. Да и нужно ли туда ехать?

— Договаривай.

— Да, вроде, все.

— Нет, не все, — Владимир пристально смотрел на собеседника. — Перечисляешь города, где в посадниках мои сыновья сидят, либо числятся. Стало быть, мысль есть какая-то за всем этим.

— Есть. Помнишь, когда я уезжал, спрашивал ты меня?…

— Да, — подтвердил Владимир. — Да, точно, было.

— Что же спрашивал?

— Спрашивал, что будет с моим наследием.

— Ты, наверное, шутил, — заметил Александр. — По обыкновению. Но я пообещал подумать и посмотреть. И вот я подумал и посмотрел. И, не заехав даже к батюшке моему, который, впрочем, все равно сейчас обедню служит, на коей наихристианнеший князь почему-то не присутствует… явился я к тебе. Посмотреть — все ли тебе еще интересно, или же нет.

Сейчас будут неприятности, подумал Владимир. Возможно крупные. Алешка всегда разговаривает много, когда крупные. Лень. Не хочется. Не хочется заниматься неприятностями.

— Да я и так все знаю, — уныло протянул он. — Ну, подерутся сыновья, не без того. Я тоже с братьями дрался. Будущее Руси — вон оно, в соседней комнате, похмеляется.

— Нет, — возразил Александр. — Вовсе не там, и вовсе не в Киеве. Но тебе это неинтересно. Расскажу я тебе лучше про немцев. У них есть одна забавная легенда…

— Нет уж, ты договори, пожалуйста.

Александр с сомнением посмотрел на князя.

— Правду сказать?

— Да.

— В темницу не посадишь?

— Сейчас вернется Добрыня, — пригрозил Владимир, — и я его попрошу, по старой памяти, тебя за уши отодрать.

— Ага, — откликнулся Александр, делая вид, что воспринимает это, как серьезный аргумент. — Ага. Ну, раз Добрыня, то придется договорить. Придется. Да. Ну, что ж. Сыновья у тебя, князь — как на подбор. Упрямые, кичливые, недоверчивые, и не любят друг друга — страсть. И каждый заранее готовится занять киевский престол. Для чего ему придется драться с остальными. Каждый думает, что его поддержит народ. Каждому нет никакого дела ни до народа, ни до тебя. Каждый сам себе великий правитель. Кроме одного.

Лицо Владимира ничего не выражало и не отражало, оставаясь спокойным и благодушным. Александр мог острить и язвить, сколько ему угодно — Владимир оставался абсолютно спокоен, вел светскую беседу.

— Кто же этот один? — спросил он.

— О! Это особый юноша, совершенно особый.

— Юноша?

— Это я в ироническом смысле. Это я шучу так.

— Понимаю.

— Другие братья меня принимали, как купца какого-то. Равнодушие проявляли. Подобострастия не проявляли. Несмотря на то, что знали, что в Киеве я побываю и к тебе зайду. А вот один проявил, не подобострастие, но настоящее, неподдельное гостеприимство. Он меня кормил, поил, и обхаживал целую неделю. Он водил меня на народные гулянья. На представления. Хвастался строительством. Сходили и на службу. Нехристь он тот еще, конечно, несмотря на воспитание. А с женой моей держался, будто она королева всей Скандинавии. Теперь я его друг лучший на всю жизнь.