Владимир Романовский - Хольмгард

— Я слышал, — ответил Ярослав, чувствуя, как к нему возвращаются силы. — Подозреваю, — добавил он насмешливо, — что и гостья наша слышала, просто у нее такая привычка — держать при себе все сведения, которые следует держать при себе.

— Тоже мне великая тайна! — Жискар пожал плечами. — Все знают. Ликургус с его озверевшими подручными так примял болгар, что они еще два века помнить будут. Именем его детей и внуков пугать. Хайнрих хотел его к себе на службу взять, но Ликургус как пропал три года назад, так ни разу о себе никому знать не дал.

— Хорош твой совет, — обратился Ярослав к Эржбете. — Я запомню. Спасибо. Ответ дам через три дня. Пожалуйста, приди сюда в это же время.

— Приду, если пообещаешь мне кое-что.

— Что же?

— Хочу я, князь, землю купить. С твоей по соседству.

Несмотря на свое состояние, князь удивился.

— Ты?

— В этом нет ничего особенного. Многие женщины владеют нынче землей.

— Это так, но все же.

— Не могу же я всю жизнь поручения выполнять, скакать по весям, как воин, с конунгами препираться. Все-таки я женщина. Я люблю покой, люблю, чтобы утром никуда не нужно было торопиться. Понимаешь?

— В общем, да.

— Собственно земли у меня уже достаточно, чтобы жить безбедно. Но каждый любит тот край, с которым у него связаны самые приятные воспоминания. Детство провела я, князь, в Игоревом Сторце, и на покой хочу удалиться именно туда.

— Игорев Сторец… Да, знаю.

— Игорев Сторец тем хорош, что на него никто не позарится. Людей там немного, смерды обходят его стороной — на земле Игорева Сторца ничего толком не растет. И мне не нужно будет думать, как защитить владение от посягательств.

В этом что-то есть, подумал Ярослав. Не уехать ли и мне в Игорев Сторец.

— И ты хотела бы…

— Я хотела бы у тебя его купить.

— Да, — сказал князь. Чувство облегчения сходило на нет, снова им овладевала тревога, и ему было не до разговоров о продаже земель. — Да, хорошо. Приходи в это же время, поговорим и о Сторце.

Эржбета, вставая, едва заметно пожала плечами. Поклонившись князю, она быстро вышла.

— Не видел ли ты Хелье? — спросил Ярослав.

— Хелье? — удивился Жискар. — Нет. Зачем тебе Хелье? Какой-то он хмурый. Сплошные варанги кругом. Надоели.

— Дурак. Пойдем, что ли, завтракать?

— И то. Пора уже.

В Валхалле суетились, прибирая после ночных гуляний, холопы. Увидев князя и Жискара, несколько из них тут же накрыли один из столов и побежали будить повара.

Прислонившись к теплой стене лавки на самой границе торга, зодчий рассматривал скопление народа у вечевого помоста. На помосте репертуарили два скомороха и один последователь Баяна — их слушали некоторые из присутствовавших, в основном замужние женщины ремесленного сословия, реагируя на вульгарные шутки вульгарным смехом, переглядываясь, закатывая в притворном ужасе глаза, обмениваясь комментариями и не боясь при этом потерять нить представления — благо никаких особенных связующих нитей в представлении не было, и состояло оно полностью из отдельных безобидных, местами невыносимо пошлых, виньеток.

Самые разные люди — и ремесленники, и торговцы, и молодая знать — толклись у помоста, не следя за представлением, но, очевидно, ожидая новостей.

Открылись ворота детинца, и по прямой улице к вечевому полю пошла повозка с бело-голубым стягом.

Гильдия новгородских биричей существовала с незапамятных времен и насчитывала, в зависимости от эпохи, от пяти до двух дюжин членов. Охрану предоставлял детинец, направленность новостей определял тоже в основном детинец, но новых членов гильдии долгое время подбирали себе сами биричи.

Первым новгородским правителем, личным указом сместившим главу гильдии, стал Владимир в будущность свою посадником. Он же назначил биричам другого главу — Малана, человека прозорливого, остроумного, находчивого, и всецело преданного посаднику. Во времена крещения города ильдом и свердом Малан выступал на главном вече каждый день и очень выручал детинец и киевские власти, отвращая новгородцев от желания лечь костьми в защиту города от «греческой дури». После ильда и сверда Малан управился своими речами на вече угодить и народу, уже придумавшему кличку «ковши», которой они награждали киевских посланников, и детинцу — вне зависимости от того, кто состоял посадником, а кто де-факто правителем города. Сын Малана, Малан-младший, во многом походил на отца, но не отличался ни прозорливостью, ни обаянием. Тем не менее, под давлением детинца, выбран он был главой гильдии биричей пятнадцать лет назад и с тех пор его ни разу не попытались сменить.

И Ярослав, и Житник извлекали из существования гильдии пользу для себя и старались ей, гильдии, не очень досаждать. Единственное, что предпринял Ярослав — распорядился сжечь архив гильдии с планами биричевых речей и продолжать по оглашении сжигать берестяные свитки далее.

— Как это — сжечь? — удивились биричи, гордящиеся наследием.

— К чертовой матери, — объяснил сурово Ярослав.

На том и порешили. Запылала береста.

Повозка подкатила к самому помосту. Зодчий, не отделяясь от стены, продолжал наблюдать. Малан-младший вылез из повозки, перебирая свитки. Тут же, у помоста, охраняемые теснящими толпу ратниками, околачивались несколько человек, имевших, очевидно, отношение к сбору вестей.

Один из охранников свистнул и махнул рукой выступавшим. Те демонстративно нехотя свернули выступление и слезли с помоста, надеясь на сочувствие зрителей и не получая его — теперь тем, кто их слушал, хотелось послушать, что скажет бирич.

Малан-младший обменялся дружескими похлопываниями по плечу с двумя из собирателей вестей, третьего заключил в официального толка объятия, улыбнулся, кивнул охране, легко забрался на помост, распрямился, принял торжественный вид, поправил на плече свиту (биричи не носили сленгкаппу), снова принял торжественный вид, оглядел орлиным взором толпу, начавшую с его появлением прибывать, и развернул первый берестовый свиток.

— День добрый, новгородцы, — произнес он хорошо тренированным, приятным голосом. — Вести у нас сегодня такие. Норвежец Олав вкупе с норманнами занял остров в Средиземном Море. — Малан-младший выдержал паузу. — В Верхних Соснах ведутся обсуждения наложения новой дани на окрестности для поддержания выплат наемникам.

По толпе прошел ропот. Малан-младший бесстрастно продолжил:

— Посадник Константин выступил против сбора новой дани.

— Кормилец! — закричали в толпе.

Толпа откликнулась, но не очень ярко. Дураки, подумал Малан-младший. За те деньги, что вам платят, могли бы кричать естественнее. Да и при чем тут «кормилец»? Надо кричать «защитник наш». Сколько их не учи — ничего не умеют.