Евгений Башкарев - Ты слышишь?

Татьяна Николаевна не осилила столь крутой наклон. Она выпрямилась, подождала, пока голова перестанет кружиться, и вытерла лоб перчаткой, которой до этого работала в дезинфицирующем растворе. От резкого наклона кровь прилила к лицу, и женщина стала красной, как спелая вишня. Кожа ее заблестела. Нездоровый цвет распространился на шею и плечи. Если бы ее кто-нибудь увидел сейчас, то, скорее всего, предложил бы присесть. Но в посудомоечный цех никто никогда не заходил без надобности. Грязную посуду ставили на приемное окно, а чистую Татьяна Николаевна приносила в столовую сама.

Она склонилась над ванной с дезинфицирующим раствором, чувствуя в голове нечто среднее между болью, головокружением и сонливостью. В зеркально-чистой стенке посудомоечной машины она увидела свое отражение. Цвет кожи ее ошеломил. На пухлом лице вместо двух подбородков появился третий, щеки отливали, как бока медного чайника.

К такому внешнему виду Татьяна Николаевна не привыкла. Через три урока в столовую явятся третьеклашки, и, если они найдут ее в подобном состоянии, кто-нибудь расскажет родителям, что видел в школе чудовище.

Вскоре Татьяна Николаевна поняла, что задержалась над ванной с дезинфектором, и, возможно, голова идет кругом именно из-за паров хлора. Она сдернула перчатки, бросила их под ванну, а сама отошла к шкафам с чистой посудой. Ей стало немного лучше, и она решила сделать то, что не разрешала начальница.

Окно в посудомоечный цех открывалось только во время приема пищи. Дети сами убирали за собой посуду со столов, а грязные тарелки подавали ей в окно со стороны общего зала. На кухню никого не пускали с тех пор, как пара несносных подростков сфотографировала некоторые укромные уголки, пребывающие в антисанитарном состоянии. Чтобы исключить подобные инциденты, директриса запретила кому-либо из посторонних посещать кухню и велела открывать окна горячего и посудомоечных цехов только во время кормления детей. Все остальное время, хоть удавитесь от недостатка кислорода, но окна выдачи и приема должны быть закрыты и заперты на замки.

В отличие от горячего цеха, чьи размеры и расположение позволяли открывать окна во внутренний двор, посудомоечный цех был со всех сторон уставлен шкафами. Вентиляция в старой школе работала только перед проверками санэпидемстанции. Вытяжку вообще никто никогда не осматривал, и Татьяна Николаевна подозревала, что она наглухо забита. Одинокий вентилятор гонял спертый воздух из угла в угол, никак его не освежая. Чтобы работать в таком помещении, нужен не только опыт и терпение. Необходимо бешеное здоровье и огромная мотивация, чтобы продолжать гробить себя за гроши. И тем и другим Татьяна Николаевна обладала, но всему был предел.

Сегодня ей стало совсем плохо, и она решила плюнуть на указания начальницы. Даже если директриса увидит открытое приемное окно, а в нем – пухлое лицо алого света, она все поймет и простит.

Татьяна Николаевна скинула щеколду и распахнула створки. В лицо ударила волна прохладного воздуха, и вместе с ней, еще до того, как левая створка уперлась в стену, она услышала сдавленный женский крик. Окно открылось, словно в рай, но все-таки от внимания Татьяны Николаевны не ушел ни крик, ни последовавшее за ним бранное слово. Она открыла глаза и увидела перед окном длинноволосую девочку, потирающую правое плечо. Татьяна Николаевна поняла, что в девочке скрывается нечто обратное благодарности, но выплеснуть это наружу школьнице не хватает смелости.

– Прости, детка. – Тучная женщина быстро разобралась в ситуации. – Я же не знала, что ты тут стоишь. Мне через стенку не видно.

Девочка сняла с ушибленного плеча портфель и поплелась к выходу, а Татьяна Николаевна мысленно попросила ее не жаловаться маме и папе. В конце концов, она же заехала ей створкой по плечу, а не по лицу. Вот когда заедет по лицу, пусть жалуется. Ей даже стало интересно, кого тогда поставят на ее место в этот душный вонючий цех.

Пока Татьяна Николаевна стояла, прислонившись к широкому подоконнику, позади нее из-под посудомоечной машины выползло черное пятно. Поначалу оно расползлось в форме круга от одной ножки машины к другой, но чуть позже форма вытянулась. Спустя минуту лужица удлинилась и потянулась к ногам женщины.

Татьяна Николаевна никогда так не беспокоилась за свою жизнь, как сегодня. Скрытое чувство подсказывало ей, что из посудомоечного цеха пора бежать со всех ног. Но она твердила себе, что все эти опасения только из-за разговора с сыном.

«Лучше бы я вообще с ним не разговаривала, – упрекала она себя. – Хотя он сам начал разговор». Она не понимала, как родной сын мог сказать матери, что ее конец близок и виновата во всем она сама. Татьяна Николаевна понимала намек на невыдержанную диету. В последние годы ее разнесло, как воздушный шар, и, возможно, сыну это не нравилось. Но за последние две недели ее вес не менялся. Она не ела после вечернего сериала, ложилась спать в двенадцать и просыпалась в шесть. Она не курила. Дорогу в школу всегда преодолевала пешком, а путь занимал более получаса быстрым шагом. Может быть, если она немного улучшит режим, ей удастся снизить вес и все будет хорошо?

Но слова сына прочно засели ей в голову. Она их боялась.

Пятно вновь потеряло форму. Лужица прокатилась по ребристой плитке, образовав полукруг возле женщины, и замерла, будто боясь подступить ближе. Белые лучи флуоресцентных ламп полностью поглощались на этом участке пола. Несмотря на неестественный блеск, в пятне ничего не отражалось. Весь свет, что попадал на черную гладь, оставался внутри, словно под поверхностью имелась несоизмеримая глубина.

Татьяна Николаевна последний раз в своей жизни услышала детский смех. Он показался ей настолько милым, что она чуть не расплакалась. Она давно заметила, что после работы с дезинфицирующим раствором душа ее открывалась как-то по-особому и детские голоса приобретали безграничную сущность. Она вздохнула, вспомнила, что в ванне лежит гора посуды, и оторвалась от подоконника. Татьяна Николаевна едва успела вскрикнуть, и все перед ней померкло. Со стороны общего зала было видно, как ее облик исчез, будто кто-то вытолкнул из-под нее стул.

Через пару минут под посудомоечной машиной вновь раздался скрип, а тарелки, дошедшие до конца конвейера, стали падать на пол, оглашая замкнутую комнату оглушительным звоном.

Вечером Мария Александровна чувствовала себя так плохо, что даже не пыталась скрыть перед детьми усталость. Она готовила ужин на скорую руку: выложила на стол макароны, жареные сосиски и салат из овощей, которые не смогла аккуратно порезать. Салат выглядел так, словно его шинковала машина с тупыми лезвиями. Но Мария Александровна была слишком слаба, чтобы это заметить. Она плюхнулась на стул еще до того, как дети потянулись на кухню. Первым ее нервозность заметил Рома.