Любовь Сушко - Снежный король. Сны об Александре Блоке

Сам профессор, прохаживаясь среди своих гостей, прислушиваясь то к одним, то к другим разговором, только усмехался. Ему всегда были интересны и забавны такие ситуации. Как люди, и люди яркие и образованные способны восхищаться сомнительными чужими талантами, не обращая внимания на свои собственные дарования. Им необходимы кумиры, потому что не хочется прилагать усилий для того, чтобы что-то грандиозное создать самому, представить миру свое творение и стать его неотъемлемой частью. И только немногие, самые мужественные и отважные могут не только соучаствовать, но и творить, не только восторгаться, но и давать повод для восторгов.

Бесспорно, профессору был интересен знаменитый писатель, но он и сам, если был не на равных с ним, то и не в толпе поклонников оставался. Его исторические романы – это удивительные панорамы самых разных эпох. Он смел надеяться на то, что они будут интересны и тем, кто появится в мире и в середине, и в конце того самого ХХ века, о котором сейчас говорят взахлеб.

– Пророк? НО может быть, и не нужно никаких пророков, если век будет таким страшным, как они говорят, то лучше ничего не знать о грядущем. А просто жить. Получать радости от этого дня, и не особенно задумываться о том, что с ними со всеми может случиться в дальнейшем.

№№№№

Писатель появился первым. Торопливо, как-то боком вошел в комнату. Растерянно кивал тем, кто со всех сторон его радостно приветствовал. Он был как обычно, не здоров, угрюм и несчастен. Он знал, что его святая обязанность – появиться здесь. Они ждали его, интересовались им, с каким-то непонятным интересом читали все, что выходило из-под его пера.

Да ему и самому важно было приобщиться к реальности. Но он не умел очаровательно всем улыбаться, говорить комплементы, а потому и не мог забыть огромного барина, считавшегося лучшим из русских писателей, и так презрительно всегда его встречавшего. Даже не его самого, а его произведения, упоминания его имени. Они старались нигде не появляться вместе, но мир слишком тесен, и порой избежать друг друга, было крайне сложно. И все-таки, словно две звезды они кружились на разных орбитах, хотя и были рядом, в одном мире, в одном городе, но старались не соприкасаться, вопреки всему.

Здесь не было русского барина. Хозяин дома совсем не походил на того, о ком вспомнил угрюмый гений. И все-таки и здесь он чувствовал себя угрюмым черным вороном, в стае каких-то диковинных птиц, а потому все время смущался, зная, что кто-то из них, приблизившись к нему, наверняка испытал разочарование при первой встрече с ним. И он ничего не мог сделать, чтобы исправить не особенно приятное впечатление – не мог и не хотел ничего менять, потому что великая роскошь – оставаться собой при любых обстоятельствах.

Он не мог стать иным – прекрасным, высоким, обаятельным Демоном, про появлении которого все они, и мужчины и женщины должны были замереть от восторга, а не от недоумения. Навсегда запомнить его таким прекрасным, и не забывать больше никогда. Он знал, что вызывал скорее их жалость, чем восторг. И это приводило его в еще большее уныние, лишало покоя окончательно. Кто-то наверняка думал, что этот человек самозванец. Он не мог написать таких книг. Да и кто же он такой – князь Мышкин, Иван Карамазов или Родион Раскольников. Но уж точно не Алеша и не Дмитрий, и не хотел даже ими быть. И надеялся, что никогда не станет Свидригайловым или Ставрогиным. И это не по его части.

Но ему пришлось прервать свои размышления, в зал шагнул то человек, каким он мог представить себя только в самых дерзких мечтаниях, каким ему больше всего хотелось быть. Пианист, гость из туманной романтической Германии, с глазами голубоватыми озерами, с тонкими и прекрасными пальцами, излучающий странное сияние, он предстал перед ними, едва кивнув окружавшим его, бросив на ходу пару слов хозяину, он направился к роялю, словно для него сюда и принесенному.

При первых нотах музыки разговоры смолкли сами собой. Никто не произнес ни единого звука. И только музыка, странно-тревожная музыка, заполнила зал. И люди перестали существовать – они оставались только ее частью, все обратилось в слух и трепет.

И знаменитыйписатель оборвал разговор, повернувшись туда, откуда раздавались звуки музыки. Он смотрел, не отрываясь на поразившего его взор пришельца. Кто он? Человек, или создание, проникшее в этот мир из иного измерения, чтобы смущать и соблазнять их. Но это не имело значения.

Никто не смог бы поспорить с тем, что он гениален. Он должен сотрясти, а может и перевернуть их странный мир.

– Он так похож на Байрона, – то ли отвечая на чей-то вопрос, то ли беседуя сам с собой, произнес писатель. И все потом передавали друг другу эти его слова.

Они запомнят эту фразу, чтобы включить в свои воспоминания, которые напишет по-своему каждый, потому что они все обладали писательским талантом, и ждали его именно для того, чтобы запечатлеть сначала в своей памяти, а потом и на белых листах бумаги.

Он подумал и о другом, но не стал вслух произносить имя создания, на которое он был похож еще больше, боясь вызвать его из небытия и оживить. Тень его и без того все чаще появлялась где-то рядом. И страшно становилось от той тревоги, которая витала в воздухе.

Но в душе его оставалось странное волнение. Он вообще в последнее время слишком много думал о бесе, и его главный роман был о том же самом, о бесовщине, царившей в умах и сердцах людей. От нее никуда не деться, не спрятаться.

Но он уже слышал ропот восторга, когда музыка стала стихать. Его стал различать и Пианист, до сих пор ничего не видевший и не слышавший вокруг, погруженный в собственное творение. Но он застыл на месте, и теперь напоминал великолепную скульптуру. Он словно хотел позволить им всем любоваться собой, а может, позировал невидимому мастеру.

№№№№№№

Этот человек и на самом деле рано убедился в том, что он гений. Но что-то страшное и разрушительное с самого начала, может с рождения, поселилось в его душе. Он точно знал, что никогда не будет похожим на них, не станет жить обыденной жизнью, любить одну женщину, какой бы прекрасной она не казалась, возиться со своими детьми и собаками, что-то делать в своем доме, да и дома, в том значении, которое ему принято придавать у него никогда не будет.

Он был уверен, что пришел в мир совсем для иного. И жаль, что они все не понимали, не сознавали этого. Иностранец, немец, на короткий срок какими-то неведомыми ветрами занесенный в Россию, он был здесь временно и не стремился к тому, чтобы кто-то одобрял и любил его.

И все-таки, в минуты одиночества дождливыми вечерами, ему очень не хватало заботы, домашнего уюта и тепла, потому он и соглашался иногда оказаться на подобных вечерах. И хотя это было не совсем то, о чем мечталось, но у него всегда было не совсем то, что он хотел получить, с этим как-то приходилось мириться.