Аркадий Мурзашев - Древняя история

Тем временем Давид (это его имя мне больше понравилось, поэтому в дальнейшем я буду называть его так) налил по второй и снова предложил выпить, что я машинально и сделал. Водка уже начала действовать. У меня развязался язык, и я начал было:

– Так Вы говорите, что являетесь учеником Иисуса, Будды и Заратустры одновременно…

Тут Давид снова прервал меня: «Погодите, милейший, осталась еще одна маленькая формальность». Сказав это, он в третий раз за наполнил стопки, поднял свою, и мне ничего не оставалось, как поднять свою.

– Я не привык говорить «Вы», сказал он, – давайте выпьем на брудершафт и продолжим нашу приятную беседу, которая вчера началась при таких странных обстоятельствах».

Мы стоя выпили, поцеловались, сели. Я продолжил:

– Так Вы, извините, ты говоришь, что являешься учеником Иисуса, Будды и Заратустры? Но ты же сказал, что родился всего тысячу лет назад (водка, гулявшая в крови, сделала свое дело, и меня уже не смущал тот факт, что нормальный человек не может столько прожить), но, как известно, эти люди или боги жили, по крайней мере, две-три тысячи лет назад. И если поверить тому, что тебе действительно столько лет, то даже в этом случае в твоих словах есть противоречия.

Внимательно и насмешливо выслушав меня, Давид ответил вопросом:

– Кому известно, и как известно, что это было две-три тысячи лет назад? А вот мне, например, известно, что все эти люди были одним и тем же человеком, мне также известно, что этот человек жил не более тысячи лет тому назад. Это мне известно так же, как и то, что я сижу тут рядом с тобой и пью водку. Ваши историки что-то там напутали. Мне даже кажется, – он понизил голос и перешел почти на шепот, – что они это сделали сознательно для того, чтобы скрыть истину – тайну жизни этого Великого человека. Пойми меня! Этот человек не был богом, он был таким же, как и мы, как ты. Но он, в отличие от других, живо интересовался тем, что же находится за гранью обывательского восприятия. И… – он опять перешел на шепот, – ему удалось узнать это, он понял смысл земного существования. И лишь поэтому ему и удалось стать тем, кого невежи зовут богом… Это был сильный и мужественный человек, мужественный настолько, насколько мужественным может быть маг… – Он прервался, отрешенно замолчал…, потом, словно вернувшись откуда-то издалека, продолжил… – А вот люди в угоду своим низменным страстям сделали из него страдальца. Они надеются, что этот человек своими страданиями искупил все их ошибки, которые они совершили или еще совершат. Но! Он никогда не собирался искупать чужие грехи и исправлять чужие ошибки. Он знал, что это невозможно. Даже ты сам знаешь, что человек всегда сам отвечает за свои поступки. Он никогда не был страдальцем. Он всегда был человеком стремления и действия.

Последние слова мой собеседник произнес твердо, как отчеканил, в его голосе послышался звон. Я слышал, что в древности подлинность монет проверяли по их звону. Таким голосом, каким говорил Давид, невозможно говорить неправду, – подумал я. Давид же, заметив мое желание задать вопрос, сказал:

– Давай же выпьем за этого человека. Давай выпьем за этого Великого человека, а затем я тебе расскажу все, что знаю о нем. Я был одним из его учеников. Многое из всего, что с ним происходило, происходило на моих глазах.

Мы опять стоя выпили, он плотно закусил, слегка отодвинулся от стола, поправил воротничок светло-розовой рубашки и начал:

– Над когда-то тихой и мирной равниной вставало солнце. Оно осветило…

Тут я привожу его рассказ, который перемежался тем, что мы периодически вставали и пили за героя повествования, но, несмотря на изрядное количество выпитого, я запомнил все почти слово в слово, а может, такое впечатывание явилось результатом какого-то магического воздействия на меня. Когда он говорил, мне даже чудилось, что я вижу все это почти наяву.

Итак…

Над когда-то тихой и мирной равниной вставало солнце. Оно осветило небольшую оливковую рощицу, деревья которой стремительно откинули длинную тень. Эта тень хищно разделила равнину надвое – вдоль небольшой речушки, протекающей меж невысоких, поросших кустиками холмов. Над речушкой местами поднимался туман и, сдуваемый легким утренним ветерком, быстро рассеивался. В траве и кустах повсюду затрещали, и запели разнообразные обитатели этих мест. И только ухо искушенного знатока этих мест могло бы обнаружить в этом, казалось бы, веселом стрекотании тревожные нотки. Солнце поднималось все выше и выше. Тень, отбрасываемая оливковой рощицей, становилась все меньше и меньше, пока не спряталась на опушке рощицы, перестав хищно разделять прекрасную, полную жизни и воздуха равнину надвое.

Отступившая тень открыла взору одинокого путника, расположившегося под деревом, картину, более живописную, чем вид прекрасной равнины. По обеим сторонам от небольшой речки на расстоянии чуть больше полета стрелы стояли вооруженные люди. Солнце, поднявшееся уже довольно высоко, весело играло на их ярких металлических шлемах и доспехах, отбрасывало зайчики от наконечников копий, которыми грозно ощетинились многочисленные шеренги людей. Этих людей от всех других отличала та расслабленная напряженность, свойственная тем, кто уже отрешился от земной жизни и готов предстать перед неизвестностью, которая ждет его за порогом. За тем порогом, о котором сознательный человек начинает задумываться уже в период раннего детства. Хотя жрецы и священники говорят, что там другая жизнь, но нет на земле человека, который вернулся бы оттуда и подтвердил это.

Итак, солнце играло на наконечниках мечей и копий. Металлические щиты, которыми были вооружены всадники, отбрасывали солнечные зайчики способные ослепить, если на них долго смотреть. Друг напротив друга стояли вооруженные люди, пришедшие сюда, одни для того, чтобы умереть или защитить, отстоять свой привычный, некогда мирный, уклад жизни, другие, для того, чтобы умереть или пройти дальше туда, куда толкала их неуемная воля Правителя, молодого и отважного царя, покорившего за несколько лет, полных кровавых боев, половину известного им мира. До этого дня его войску всегда сопутствовала удача. После каждой битвы его трубы играли грозную победную песнь. Песнь, которую уже услышали многие завоеванные, но не порабощенные народы. Он не облагал огромными поборами завоеванные народы, а довольствовался богатствами и сокровищами их правителей. Эти богатства и сокровища были так велики, что их с лихвой хватало на покупку продовольствия для его верных воинов, фуража для лошадей, и всего остального, что было необходимо в его неумолимом движении на Восток. Зачем он стремился туда? На этот вопрос, оставаясь логичным и честным перед собой, он и сам не мог ответить. С самого детства в нем жило это стремление, стремление, смысл которого он не осознал даже сейчас, когда его цель была так близка. Командиры его воинов и сами воины уже давно ничего не спрашивали, их устраивали обычные слова, которые говорились в подобных случаях: честь, доблесть, слава. Их опьянила его стремительная воля и победы, которые хотя и с трудом, но с непостижимой для обывательской логики легкостью всегда сопутствовали им в их нелегком походе.