Леонид Гурунц - Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982

Нет надобности пересказывать всю статью, снова выплёскивать эту грязь, ограничимся одной деталью: Демидов помещение под картины получил, даже квартиру из трёх комнат, но ему потом долго икалось за его жалобы.

У Демидова жена – татарка, к слову сказать, тоже член партии. Вообще в доме полный конгломерат: он сам русский, из Сибири, невестка русская, дочь и сын уже помесь, а внуки… Попробуй разберись в их происхождении. Но кому надо обратили на это пристальное внимание. А вдруг Демидов тоже татарин? Тогда разговор с ним короткий: 24 часа на сборы, мотай на все четыре стороны. Но Демидов не поддавался. Он русский, по всем документам – русский. Уже сколько месяцев прошло после всей этой заварухи, а страсти вокруг имени Демидова не унимались. Частые ночные вызовы, перекрёстные допросы.

Вот об этом я и узнал в свой приезд в Симферополь после многих месяцев со дня выступления газеты.

Возмущённый, я решил, пользуясь случаем, заодно с Парсамовым заступиться и за Демидова.

В приёмной Лутака мне сообщили, что у секретаря важное заседание и он не скоро освободится. Это расстраивало мои планы. Я рассчитывал на часа два, не больше, чтобы успеть к последнему автобусу, следовавшему в Коктебель.

Я попросил секретаршу доложить обо мне, мол, я в приёмной и ждать не могу. Моя фамилия и на секретаршу произвела впечатление, она сейчас же нырнула в массивные двери и вышла оттуда, сообщив, что секретарь сделает перерыв и примет меня.

Так он благодарил меня за свое кресло, полученное по случаю изгнания с должности секретаря обкома Комяхова. Но, к сожалению, на этом и кончилась благодарность.

Свою беседу я мысленно расчленил на две части: Демидов, потом Парсамов. Оба случая настолько глупы, что, мне казалось, и пары минут достаточно, чтобы разрешить все проблемы. Но увы…

Выслушав о Демидове, Лутак сказал:

– Проверяют. Если он окажется татарином, мы его выселим.

К сведению для несведущих: после войны Сталин многие народы, в том чисе и крымских татар, изгнал из своих родных мест.

Но Сталина нет, давно уже нет. Все народы, невинно пострадавшие при нём, возвращены на родные земли. За исключением крымских татар. Это был уже каприз Хрущёва.

Лутак, не вдумываясь в нелепость этого каприза, как и прежде, при Сталине, выполняет предписание, идущее сверху. Никаких уроков ни из гитлеровской заботы о чистоте арийской расы, ни из погромов Сталина виновном не извлек. Всё тот же истукан, робот, выполняющий приказ. Этому Лутаку крайне интересно, каков процент татарской крови во внуке Демидова, в жилах самого Демидова. Намного интереснее того, что Демидов, ставший предметом сложных генетических исследований, член партии с 1921 года, что жена его тоже коммунистка, прошла вместе с Демидовым весь боевой путь, вместе с ним страну поднимала, служила ей, как могла.

Чтобы не взорваться от негодования, я молчу. Мне нужно перейти ко второму пункту моего визита. Здесь уж комар носу не подточит. Парсамов не татарин, в его жилах нет ни капли татарской крови, он армянин, человек, спасший картины великого русского мариниста. Что может сказать Лутак, будь он трижды кеворков и четырежды комяхов? По-моему – ничего. Он только удивится, выразит сожаление о случившемся и немедленно позвонит в Феодосию, подкрутит хвост кому надо.

Но напрасны были мои ожидания.Услышав имя Парсамова, Лутак не на шутку взволновался.

– Ка-а-к?! Парсамов до сих пор в Феодосии?

И потянулся к телефону.

Тут я не выдержал:

– Товарищ Лутак! Я не информатором к вам пришёл, а просителем. Могу придти и в ином качестве. Я продолжаю оставаться корреспондентом газеты «Известия». Мы этот разговор продолжим в другой раз, а пока прошу повременить со звонком, пожалеть больного старика, не беспокоить его своими притеснениями, пока я похлопочу за него в Москве, а, понадобится, и снова приеду разбираться во всём этом.

Лутак, разумеется, не испугался моих угроз. Но всё же чуточку снизил тон.

– Вы, наверное, прослышаны о дважды герое Советского Союза Ахмедхане Султане,- сообщил он мне тоном непререкаемой значительности.- После войны хотел вернуться на родину, в Алупку, мы его не приняли, не прописали, от ворот – поворот.

Я чуть не задохнулся от гнева, от этой непробиваемой глупости, невежества. Но всё же, взяв себя в руки, сказал:

– Но ведь Парсамов не татарин. Он армянин.

Лутак немедленно парировал.

– Кроме татар, мы выселили из Крыма армян и греков. Их тоже не прописываем.

Я совсем растерялся. Действия феодосийской милиции казались каким-то диким просчётом, самоуправством, а она, оказывается, лишь выполняет приказ. Я не выдержал, вспылил:

– Да будет вам известно: председатель Верховного Совета, небезызвестный вам Анастас Иванович Микоян – армянин, и он живёт и работает в Кремле!

Лутак и здесь не замешкался с ответом:

– Если ваш Анастас Иванович Микоян приедет на постоянное жительство в Крым, то и его не пропишем.

Лутак окончательно обезоружил меня, снова вернув разговор к Ахмедхану Султану, по-видимому, считая этот нелепый поступок, – не прописать дважды Героя Советского Союза в собственном доме на своей родине – героическим шагом, подтверждающим его бескорыстие, его партийную принципиальность. Я хорошо знал имя этого прославленного лётчика, сбившего 64 немецких стервятника в воздушном бою. На всякий случай я сказал:

– Я слышал в Алупке есть его памятник-бюст?

– Стоял,- холодно отрезал Лутак.- Теперь уже не стоит.

– Но почему?- прикинулся я не понимающим.- Он в чём-нибудь провинился?

– Вы об этом уже знаете. Ахмедхан Султанов – татарин,- твёрдо заявил он.- А татарину нечего ставить памятник.

Поражённый цинизмом и беспардонной откровенностью Лутака, я смотрел на него как на динозавра, чудом попавшего в наш цивилизованный век. На лице – ни одной мысли, ни нотки сожаления.

По всему видать, Лутак не собирался со мною, корреспондентом «Известий», ссориться. Понизив голос, он снисходительно, но твёрдо заявил:

– Поймите меня правильно. Мы солдаты партии. Мы выполняем то, что нам указывают. Отсебятиной мы не занимаемся.

Мне ничего не оставалось, как немедленно ретироваться.

Второй раз отправиться туда с мандатом корреспондента центральной газеты мне не пришлось. За мою жизнь не ручались. Ведь я своей статьёй разворошил муравейник. 45 человек по делу о спекуляции квартирами были осуждены на разные сроки, многие остались на воле. Могло найтись немало охотников проучить журналиста, по вине которого и разыгралась вся нашумевшая симферопольская эпопея. Да и не очень это удобно: армянин будет защищать своего соотечественника от украинцев. Обещали помочь. И помогли. В «Правде» о Парсамове появилась статья «Почётный гражданин Феодосии». После «Правды», разумеется, старика оставили в покое. Но к директорской должности всё же не вернули. Его место было занято. Занято человеком, которого на пушечный выстрел нельзя было допускать к искусству вообще, а к Айвазовскому, в частности. Отставному полковнику, мужлану и солдафону, способному сделать сотрудникам музея Айвазовского замечание такого рода: