Леонид Гурунц - Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982

Но недоумки не простили ему его русского языка… Не выдержав, он сбежал из своего Дагестана…

Да, несчастен тот, кто не может говорить со своим народом на родном языке. Но трижды несчастен народ, который отворачивается от соотечественника-иноязычника. Особенно, если этот иноязычный – писатель.

Но таких пасынков усыновляет будущее. А Эфенди Капиева Дагестан усыновил уже после смерти писателя. Он вернулся на родину, стал ее болью, ее совестью.

К слову сказать, моя литературная судьба, и не только литературная, удивительно похожа на судьбу Капиева. Все у меня капиевское: русский язык, который не был мне родным, трудности выбранного пути, недоброжелатели, в которых не было недостатка, даже язва желудка, от которой он так страдал.

Я бесконечно благодарен судьбе, которая подарила мне несколько встреч с Капиевым еще до войны, когда мы оба были молоды, когда он писал своего "Поэта", а я "Карабахскую поэму". Потом были несколько месяцев фронтовой жизни, которые сблизили нас.

У Капиева в дневнике есть такая запись: “Я всегда старался укрепить у читателя впечатление об авторе как сыне своего народа, с радостью вступившем на почву русской речи, но не желающим играть роль человека, изменившего вместе с языком и национальность”.

Вот этот чудесный сплав и приносит успех. Но большего успеха добиваются те писатели, которым удается наиболее полно выражать себя, особенности своего языка, его психологию, писатели, которые остаются верными традициям своего народа.

Меня часто спрашивают: кто я, армянский писатель или русский? Можно ли армянина, пишущего не на родном языке, считать армянским писателем?

Сошлюсь на Уильяма Сарояна, мнение которого я вполне разделяю. "Язык, на котором я пишу, – говорит Сароян, – английский, среда, которую описываю – Америка, дух, который заставляет меня писать, – дух моей родины. Следовательно, я – армянский писатель".

Или Томас Манн, сказавший: "Если ты родился немцем, значит, ты волей-неволей связан с немецкой судьбой”.

Думается, что эти слова в равной мере относятся и к нам, пишущим не на родном языке. На каком бы языке я ни писал, я остаюсь певцом своего народа.

Писать по-русски не русскому человеку – не прихоть, не каприз, а потребность, продиктованная условиями его жизни, средой, в которой он вырос, его окружением, общением с людьми, наконец, тем огромным авторитетом, которым пользуется русский язык во всем мире.

Как не вспомнить Хачатура Абовяна, который понимал, что именно русский язык станет в будущем выразителем самых передовых идей, и сам жадно изучал его. Или Абая, сказавшего: "Знать русский язык – значит открыть глаза на мир",

В наше время это понимают миллионы людей.

Одна моя знакомая, заметим, преподавательница литературы, оберегая меня от ошибок, заблуждений, совершенно искренне убежденная в своей правоте, сказала мне:

– Писатель должен держать свое сердце открытым для радости. Звать на подвиг, рассказывать о лучших людях.

Учительница боялась, что писатель пошатнется, побывав в таких местах, где еще много житейской грязи, где быт грубый, страсти оголены и зло даже не прячется за ширму.

Странный, огорчительный взгляд на писателя! Его охотнее всего представляют себе на почетном месте за юбилейным столом.

Эта точка зрения широко распространена, и боюсь, что мы, литераторы, сами отчасти в том повинны. Из нашего лексикона выпали такие слова, как "лакировщик", "показушник".

К слову сказать, была попытка еще в тридцатые годы создать такую литературу. И возглавил ее журнал "Наши достижения", издававшийся в те годы, название которого говорит само за себя.

Журнал вскоре сам разочаровался в литературном качестве сугубо "достиженческих" произведений, публикуемых на его страницах. Отрицательное отношение журнала к самокритике в свое время вызвало возражения со стороны А.Луначарского, Е.Ярославского, Серго Орджоникидзе. Через два-три номера журнал совершенно преобразился, стал печатать произведения, не скованные ограниченной задачей показа жизни с одной стороны.

И в те годы, и даже много лет спустя, помнится, в газетах, в журналах черным по белому писали: "Горе от ума" – барская пьеса. Это барская пьеса и по автору, и по герою, и по бытовому содержанию, и по идеологии". На многие классиков были навешаны ярлыки. Достоевский – реакционер. Чехов – певец сумерек. Есенин – кулацкий поэт. Блок – символист. Кстати о Блоке. Доктор филологических наук, Арам Григорян помнит, как его исключили из комсомола за то, что он увлекался символистом Блоком.

Под запретом были и многие армянские писатели: Раффи, Терьян, Иоаннисян и другие.

Каждый исторический период как бы накладывает на время свои приметы. Тридцатые годы, обогатившие нашу литературу значительными произведениями, выдвинули на первый план свой трафарет. Герой многих произведений тех лет – это работник-исполнитель, личная жизнь которого приносится в жертву производству, он не знает сна, не видит по несколько дней детей: ведь семейное счастье, любовь суть мещанство. Заработок, старость, смерть тоже считались не достойными внимания. Этому веянию времени поддавались даже такие писатели, как Валентин Катаев, Юрий Олеша. В знаменитой "Зависти" Юрия Олеши, если помните, из всех соревнований между старшими и молодыми победителями выходят молодые. Михаил Зощенко высмеивает смерть, считая ее мещанством. В повести "Поэт" талантливого дагестанского писателя Эффенди Капиева, принесшей автору всесоюзное имя, герой книги, Сулейман говорит: “Мне стыдно, что я немолод". Там же: "О чем, кроме как о старости, может печалиться народный поэт в наше время?"

Все тот же знакомый трафарет.

Нет, было о чем печалиться писателю в те годы кроме как о старости, есть о чем печалиться и сейчас, в наши дни.

В последние годы вышли произведения, отмеченные печатью большого таланта, такие как "Прощай, Гульсары" и "Белый пароход" Чингиза Айтматова, "Соленая пядь" Сергея Залыгина, "Привычное дело" Василия Белова. В них изображены серьезные жизненные конфликты, конфликты, которые вызывали у некоторых критиков, да и не только критиков, возражения. Особенно много нареканий было в адрес "Белого парохода". "Как можно, чтобы в наши дни победило зло?" – говорили критики.

Такие же произведения, первоначально вызвавшие протесты, запреты, возражения, но потом признанные всеми, были и у нас. Напомним о некоторых из них. Это, прежде всего, "Мы и наши горы" Гранта Матевосяна. Произведение, отмеченное также большим талантом, большой правдой жизни, написанное без оглядки на пресловутую "пропорцию света и тени". Затем "Сеятели не вернулись " Багиша Овсепяна – на мой взгляд самое значительное произведение в армянской литературе, посвященное войне, горькая правда о ней. Таким является и другое произведение Овсепяна "Ты меня понял?", вызвавшее много возражений, споров, кривотолков, даже необоснованных выпадов… А произведение хорошее, активное, с озабоченностью и болью бичующее наши недостатки, недостатки не вымышленные, не высосанные из пальца, а вполне реальные, с которыми мы сталкиваемся ежедневно, но стыдливо отворачиваемся от них. Такой же незаслуженно скандальной славой пользуется и роман Арташеса Калантаряна "Марафон”, страдающий теми же “недостатками” – правдой жизни, у которой, как говорит один из героев Овсепяна, "сердца нет". Правда всегда колюча, и не удивительно, что многие, в ком совесть нечиста, поежились от ее уколов.