Милован Джилас - Лицо тоталитаризма

Упор на идеологическую дискриминацию подталкивает, казалось бы, к выводу, что мы имеем дело с новой религиозной сектой, непоколебимо придерживающейся своих материалистическо-атеистических заповедей и силой навязывающей их остальным. Коммунисты воистину ведут себя словно религиозная секта, хотя на деле ею не являются.

Но тоталитарная идеология – это не просто следствие определенным образом оформленных власти и собственности. Со своей стороны, она и сама внесла лепту в такое развитие, она же остается надежнейшей его опорой. Идеологическая дискриминация есть условие, необходимое для выживания коммунистической системы.

Было бы неверно думать, что иные формы дискриминации – расовая, классовая, кастовая или национальная – более тяжки, чем идеологическая. Они могут внешне выглядеть более жесткими, но столь утонченными и всеохватными им быть не удается. Они поражают отдельные части общественного организма, идеологическая дискриминация – все общество и каждого его члена лично. Первые, как правило, топчут людей физически. Идеологическая дискриминация наносит удар тому, что, пожалуй, вообще в наибольшей мере свойственно человеческому существу. Духовное насилие – это насилие самое полное и жестокое, им начинается и им завершается любой вид насилия.

В коммунистических системах идеологическая дискриминация проявляется, с одной стороны, как запрет на инакомыслие, а с другой – как навязывание исключительности собственных идей. И это лишь две наиболее заметные грани безмерного, неописуемого насилия. Мысль, открывающая новое, – это и самая творчески продуктивная сила. Ни жить, ни работать, не думая и не фантазируя, люди просто не могут. Отрицающим этот факт коммунистам приходится все же с ним считаться. Поэтому-то они и подавляют любое инакомыслие, особенно если речь идет о решении задач, стоящих перед обществом.

От многого способен отказаться человек. Но мыслить и высказывать свои мысли он должен. Нет ничего больнее обреченности на молчание, нет насилия большего, чем принуждать людей отречься от собственных мыслей и "озвучивать" чужие.

Ограничение свободы мысли есть атака не только на определенные политические или общественные группы, но и на личность, как таковую.

Неизбывное устремление человека к свободе, свободной мысли, совершенствованию и расширению производства всегда выражается конкретно, как императив, поставленный определенными силами. И если такие императивы в коммунистических системах пока еще четко и ясно не сформулированы, это отнюдь не значит, что их нет вообще. Глухим, упрямо нарастающим рокотом поднимаются они из глубин народа. Тотальность угнетения как бы стирает границы между его слоями, люди объединяются – они требуют свободы. В том числе права свободно мыслить.

История многое простит коммунистам, потому что поймет: жестокость, ими проявленная, во многом оправдывалась обстоятельствами, необходимостью защититься, выжить. Но удушение любой альтернативной точки зрения, идеологическая нетерпимость, монопольное господство мысли, угодливо прислуживавшей их сверхэгоистичным интересам, – вот что прикует их к позорному столбу истории. Туда, где инквизиция и костер. И в компании этой, возможно, место им будет выбрано самое "почетное".

Революция и революционеры никогда не чурались варварских средств и методов насилия.

Но столь сознательно, как коммунисты, не прибегала к насилию ни одна прежняя революция, никакие революционеры: потому и не смогли они довести его до такого совершенства, сделать привычкой.

"Борясь с врагами режима, не выбирайте средств… наказывайте всякого, кто недостаточно полезен республике, никак не помогает ей". Сказано, словно не Сен-Жюстом, а одним из нынешних коммунистических вождей. С той только разницей, что Сен-Жюст произнес эти слова в пламени революции, преисполненный боли за ее судьбу, а коммунисты твердят то же самое непрестанно – на всем пути от выхода на политическую арену до вершин могущества и начала упадка.

Хотя коммунистическое насилие всеохватнее, продолжительнее, жестче всего подобного и дотоле известного, о коммунистах все же можно сказать, что в революции они, как правило, не были столь неразборчивы в средствах, как их противники. Однако по мере удаления от революции их методы, пусть некогда и менее кровавые, становились все более бесчеловечными.

Но, невзирая на эту историческую особенность, коммунизм, как и каждое социально-политическое движение, вынужден пользоваться определенным набором методов (политика есть политика), соответствующим интересам и расстановке сил в обществе и подчиняющим себе все прочие резоны, мораль в том числе.

Нас здесь интересуют лишь методы из арсенала современного коммунизма, которые отличают его от иных социально-политических движений и, в зависимости от обстоятельств, могут быть мягче или суровее, бесчеловечнее или гуманнее. Как и во всем остальном, нас интересует специфика, "уникальность" методов, применяемых современным коммунизмом, то есть разница между коммунистическим и всеми иными движениями – неважно, революционными или нет.

Сразу скажем, что сверхжестокость коммунистических методов такой "уникальной" чертой не является. Жестокость – хотя и самая броская, но не самая существенная их особенность. Движение, покусившееся на столь трудную цель – насилием перевернуть экономику и все общество, – должно было вооружиться жестокостью. На то же самое были обречены, даже стремились к этому, все прежние революционные движения. Стремились, да не получилось: не смогли – потому и век их насилия был коротким. И тотальным, как коммунистическое, их насилие тоже не стало: не позволили обстоятельства.

Еще менее оправданным было бы искать причинно-следственные связи между коммунистическими методами и отсутствием у коммунистов этических и моральных принципов.

Коммунисты, кроме того, что они коммунисты, еще и обыкновенные люди, обязанные в общении с другими людьми придерживаться моральных начал, принятых в человеческих сообществах. Этические пустоты у них не причина, а следствие методов, которыми они пользуются. Во всех своих кодексах, а также на словах коммунисты – непреклонные поборники верховенства этики и гуманизма. Считающие к тому же, что просто вынуждены "время от времени" в жизненной "буче" нарушать свои собственные этические нормы. И было бы, говорят они, конечно, намного лучше, если бы к этому не приходилось прибегать. Тут они, кстати, мало чем отличаются от других политических движений, разве что отрицание гуманности у них принимает более затяжной характер и выражается в формах, которые иначе как чудовищными не назовешь.