Андрей Посняков - Молния Баязида

– Хронограф, – как бы между прочим, пояснил дьяк. – По велению великого князя Олега Ивановича летопись сочиняю.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Иван. – Дай-ка, взгляну поближе… Ага… В лето шесть тысяч девятьсот третье, – Раничев чуть замялся, переводя в цифры затитленные буквицы летописи. – Ага, в девяносто пятом году, значит… посмотрим, посмотрим… – он прочел дальше. – Се лето нападоше на богоспасаемый град Угрюмов погании агаряне безбожного царя Тамер-бека, и покидоша во град каменья великие, и воиде, и сожге и разграбиша. А токмо велик есмь подвиг сей, что люди добрии сотворяху, со врагом презлым сражаючись добро. Те люди: наместник, боярин Евсей Ольбекович, воевода Панфил Чога, Тайгай, княжич ордынский, да Салим – из дальних краев вьюнош, да Иван, прозванием Раничев, скомороше… О как! – приятно удивился Иван. – Я тут, оказывается, в герои записан! А что ж ты про Феофана-епископа ничего не пишешь?

– Попробуй, напиши, – дьяк потускнел взором. – Феофан сейчас в силе. Князь его монастырю благоволит, землицу да серебро-злато жалует – видно, близкую смерть чует, вот и спасает душу.

– Н-да-а, – нехорошее предчувствие закралось вдруг в душу Ивана – может, и вовсе не стоило ехать искать справедливости ко двору рязанского князя? Хотел ведь пожаловаться на монастырь, а тут вон что…

– Окромя Феофана и еще наши враги есть, – тихо добавил Авраамий. – Феоктист, тиун княжий, власть взял большую – князь-то немощен, Феоктист именем его свое воротит.

Раничев встрепенулся:

– А что же Федор Олегович, княжич?

– Федор Олегович, увы, человек мягкий, ссориться ни с кем не хочет. Да и супружница его, московского князя Василия дочка, влияние большое на княжича имеет… А вообще же, Федор Олегович государем будет хорошим, – дьяк неожиданно улыбнулся. – Хоть и не будет при нем побед да завоеваний великих, да зато тишь да благолепие вполне утроится может. Кабы не людишки злые, как Феоктист-тиун да Аксен Собакин.

– Что, и Аксен здесь? – вскинул глаза Раничев. – Впрочем, да – где же ему еще быть-то?

– Батюшка его, боярин Колбята, недавно милостию Божиею помре, – Авраамий поджал губы.

– Прибрал, значит, дьявол козла старого, – безо всякого почтения отозвался Иван. – Теперь бы еще б и молодого… А он тут кем сейчас, Аксен-то?

– Да воеводою.

– Ничего себе! – Раничев присвистнул. – Достойный соперник. И значит, вся эта шайка-лейка пытается влиять на старого князя? Впрочем, почему – пытается? Влияет – и не без успеха.

– Ты где остановился, Иване? – тихо осведомился дьяк.

– На постоялом дворе, со своими.

– В Угрюмове давно ль был? У тебя ж там, кажется, дом?

– Ох, давно, – Раничев махнул рукой и невесело усмехнулся. – А про дом-то я и подзабыл. Интересно, стоит еще, или сожгли уже?

– А ты посмотри, съезди, – укоризненно покачал головой дьяк. – Чай, твое имущество, лично князем Олегом Ивановичем даренное, на то и бумага есть. Заодно, может, что о Лукьяне узнаешь.

– О Лукьяне? – у Ивана нехорошо заныло под ложечкой. – Он что, не в княжьем войске?

– Оклеветал его Феоктист, хотел в застенок бросить. Едва убежал Лукьян, да вот потом – словно сгинул.

– Убежал, говоришь? – Раничев внимательно посмотрел дьяку в глаза. – Что-то уж больно вовремя, не иначе предупредил кто, а?

– Ну я шепнул пару слов, – кивнул Авраамий. – Больно уж человек Лукьян хороший, а хорошим людям завсегда помогать нужно. Не так?

– Так! Совершеннейшим образом так, – обняв дьяка за плечи, расхохотался Иван. – Всегда и везде. Так что там с Лукьяном? С чего бы это Феоктист на него ополчился?

– Там не столь в Феоктисте дело, сколь в Аксене, – с усмешкой пояснил Авраамий. – Мы ведь с Лукьяном так и не переставали интересоваться убийцами старого воеводы Панфила. Помнишь то дело?

– Еще бы…

Раничев прикрыл глаза и словно наяву увидел синие тени на белом, блестящем от солнца снегу, себя самого, мчащегося на коне в Почудово – усадьбу старого Панфила Чоги и его приемной дочки – Евдокси… Снег из под копыт, и синее небо – и труп старого воеводы у ворот сожженной усадьбы.

– Там ведь много тогда погибло, – тихо произнес дьяк. – Сватов своих помнишь?

Иван кивнул:

– Ну да. Боярин Ростислав, Никифор-гость, старший дьяк Георгий… Царствие им небесное.

– Убиты ордынцами, – напомнил Авраамий.

– Ордынскими стрелами, ты хотел сказать? – вскинул глаза Раничев. – Ох, не верю я в ордынскую версию, незачем это ордынцам… А вот, скажем, Аксену…

– Так же и Лукьян думал… Да вот, сгинул…

Иван с неудовольствием посмотрел на дьяка:

– Да что ты все каркаешь? Сгинул, сгинул… Может, никуда и не сгинул, просто прячется где-нибудь в лесах. Он же не так глуп, Лукьян, Лукьян-отрок… Сколько ему сейчас? Лет шестнадцать? Восемнадцать?

– Да, где-то так…Совсем уже взрослый. Говорят, где-то в Пронске его видали. Сегодня как раз оттуда колодников погонят… Ночуешь у меня? – Авраамий закрыл рукопись.

– Да нет, – задумчиво отозвался Иван, – Пожалуй, поедем. Колодников обычно когда гонят? Днем?

– Ближе к вечерне. По пронской дорожке.

– Это где?

– Мимо Знаменской церкви. Так завтра и поедете? А то б и остались.

– Нечего нам пока тут делать. Нечего. А с обителью уж как-нибудь сами разберемся… да и не только с обителью. Сами!

– Напрасно ты так, – дьяк усмехнулся. – Поверь, при дворе много честных людей.

– Ну да, допустим. Только они не в силе!

– То так, – вздохнул Авраамий, провожая гостя.

Вечер плыл вокруг чудный, оранжевый, спокойный и тихий, один из тех теплых, почти что летних вечеров, что дарят иногда первые октябрьские денечки – бабье лето. В высоком голубом небе золотисто-палевыми сияющими дирижаблями медленно проплывали облака, подсвеченные снизу солнцем, кричали сбившиеся в стаи птицы, на реке расплавленным золотом пролегла узенькая солнечная дорожка. Тут и сям виднелись черные рыбацкие челноки, на берегу сохли сети.

Раничев задумчиво смотрел на все это великолепие, изредка подправляя коня, впрочем, кажется, тот и сам хорошо знал дорогу, тихонько труся в хвосте обоза с обидовскими мужиками. Те приехали сбыть оброк, понимали – внезапно возвратившемуся хозяину нужны деньги. Торговались отчаянно, да и товар был хоть куда: парное телячье мясо, свининка, копченая рыбка, выделанная овчина, золотистый липовый мед в сотах, бочонки из крепких дубовых досочек, стянутых липовыми обручами. Все – в счет оброка. Расторговались быстро – тиун Хевроний Охлупень оказался купцом хоть куда. Глядя на его старания, Раничев восхищенно качал головою и думал, что не зря решил вложиться в коммерческое предприятие тиуна и Захара Раскудряка – уж эти-то не прогорят, ушлые. Кабы вот только поубавить конкуренции со стороны чернецов. Зазвонили колокола к вечерне, поплыли в небо малиновым искристым звоном, в многочисленных церковных маковках отразилось заходящее солнце. Идущие в Знаменскую церковь девчонки заглядывались на Ивана, еще бы – парень был хоть куда. Красив, мускулист, статен. Темно-русая бородка аккуратно подстрижена, волосы длинные, недавно в бане крапивой вымытые, локонами по плечам, шапка парчовая на затылке, полукафтанье солнечно-желтое, поверх него – опашень лазоревый, с узорочьем, пояс – татаур – шелковый, сабля в малиновых ножнах, такие же малиновые сапоги из мягкой юфти, штаны – темно-синего ганзейского сукна. Штаны эти Раничеву очень понравились – крепкие, тройной нитью простроченные, почти что джинсы, только заклепок не хватает да фирменной нашлепки на заднице «Рэнглер» или там «Леви Страус». Как тут девкам не заглядеться?