Андрей Посняков - Око Тимура

Хасан посмотрел ему вслед, покачал головою и быстро пошел назад в майхону. Ему следовало поторапливаться – в заведении уже наверняка были посетители, а хозяин не любил, когда кто-нибудь отлынивал от работы. Вполне мог рассердиться и отвесить пару хороших затрещин, а то и вообще прогнать – и это было бы самое худшее.

Осторожно осматриваясь по сторонам, Иван верхом пробирался по узеньким улочкам, по обе стороны которых тянулись наспех залатанные развалины. Откуда-то тянуло дымком, вкусно пахло жареным мясом и лепешками – видимо, не все здешние обитатели были так уж бедны. Быть может, больше прикидывались? Улочка неожиданно расширилась и привела Раничева на небольшую площадь, посреди которой образовавшаяся толпа подростков с кувшинами азартно разбирала льющуюся из самодельного акведука воду. Акведук – длинный рукав из толстой пропитанной конопляным маслом ткани – уходил куда-то на крышу. Так-то вот и воровали местные людишки воду.

Спешившись, Иван ухватил за руку пробегавшего мимо мальчишку:

– Скажи-ка, бача, где дом Кара-Исфагана?

– А вон. – Вырвавшись, мальчишка показал пальцем на ворота, выкрашенные в мрачный черный цвет. Впрочем, может быть, они просто казались такими в призрачном лунном свете.

Подойдя ближе к высокому дувалу, Иван стукнул в ворота ногой – и они тут же распахнулись, словно Черный Исфаган специально ждал поздних гостей. А может, и ждал?

– Входи же, господин. – Возникший в воротах слуга, длинный иссохший старик, поклонился и указал рукой во двор.

Проведя в ворота коня, Иван бросил слуге поводья и осмотрелся. Двор как двор, вполне обычный – несколько сараев, увитый виноградом помост под легкой деревянной крышей, круглая глиняная печь в углу… Ничего особенного, только на ветвях старой, росшей прямо посреди двора чинары были привязаны выбеленные человеческие черепа. На циничного от природы гостя они не произвели особого впечатления – мало ли кто как украшает свой двор? Пройдя под чинарой, Раничев уселся на расстеленный поверх помоста ворсистый хорассанский ковер, довольно-таки недешевый – Черный Исфаган, чем бы он ни занимался, явно не испытывал недостатка в средствах. Тогда почему жил в харабате? А наверное, ему тут было удобней общаться с клиентами…

– Что хочет уважаемый гость от хозяина? – неведомо откуда раздался вдруг звучный голос. – Фарраш, проводи гостя в дом.

Старик слуга молча поклонился Ивану и, остановившись перед распахнутыми дверьми дома, сделал приглашающий жест, и Раничев не заставил себя упрашивать дважды, оказавшись в довольно просторном помещении, несколько напоминавшем римский атриум – квадратное отверстие в крыше и журчащий фонтан. Да-а, Кара-Исфаган явно был не чужд роскоши.

Пожав плечами, Раничев уселся на низенькую софу у фонтана и задумался – как лучше изложить дело? Сказаться купцом, к которому попал неведомо как необычный камень? Или – наследником, коему перстень достался от батюшки? Или, может быть…

– Не надо думать, почтеннейший господин, – снова послышался тот самый голос, только теперь в нем явственно сквозила насмешка: – Говори все, как есть.

Высокого роста мулат лет пятидесяти, но вряд ли бы кто дал ему его годы, с огромными кулаками и широкой грудью – видимо, очень сильный, – одетый в просторный халат голубого шелка и красный, искусно обернутый вокруг головы тюрбан, подойдя ближе, уселся на ограждение фонтана и внимательно посмотрел на Раничева. В белках его глаз, казалось, отражались звезды… а может – и маленькие огоньки светильников, горящих в бронзовых нишах с изображением какого-то страшного бородатого бога. Кара-Исфаган явно не относился к числу правоверных, скорее это был язычник.

– Так я слушаю тебя, уважаемый, – сверкнул глазами мулат, вовсе не выглядевший агрессивным.

– У моего друга есть перстень, – негромко произнес Раничев. – Золотой, с огромным изумрудом в огранке. Перстень этот хорошо знаком старому Махмуду Ак-Куяку, но он затруднился оценить его и направил к тебе. Я и пришел – выполнить поручение друга.

– Перстень? – усмехнулся Кара-Исфаган. – Что ты хочешь знать о нем?

– Все!

– Но тогда мне нужен сам предмет разговора, – вполне резонно заявил мулат. – Иначе что я смогу сказать?

– Хм… – Иван немного подумал и наконец решился… – Вот! – Он показал на раскрытой ладони перстень – и все вокруг вдруг окрасилось изумрудом, а Кара-Исфаган попятился, прикрыв глаза рукою…

– Откуда он у тебя?

– Я уже говорил. Кстати, там, на улице, меня ждут всадники – слуги моего друга.

– Это древняя вещь, – спрятав в глазах хищный блеск, усмехнулся мулат. – Очень древняя… и очень страшная, колдовская!

– В чем же ее колдовство?

– Ты слышал о «Детях Ваала»?

– Ваал? Кажется, это древний бог финикийцев и Карфагена.

Кара-Исфаган удивленно посмотрел на гостя:

– Вижу, ты много чего знаешь. Гораздо больше, чем любой житель Самарканда… И хочешь узнать еще… Что ж! – Он вдруг громко хлопнул в ладоши. Иван схватился за саблю, но тут же расслабленно убрал руку – выскользнув из-за колонны, к фонтану подбежала закутанная в покрывало дева.

– Станцуй нам гедру – танец змеи, – улегшись на ложе, махнул рукой Кара-Исфаган. – А ты, уважаемый гость, смотри внимательнее – в этом танце скрыта одна из тайн перстня!

Откуда ни возьмись, послышалась нежная ритмичная музыка – танцовщица, сделав несколько движений, замерла, словно прикидывая что-то.

– Танцуй же, танцуй, дева черного дерева! – воскликнул Кара-Исфаган, и девушка, дернувшись, изогнулась, завалилась на бок, едва коснувшись пола – так стелется трава под бурным дуновением ветра. Хозяин дома взял в руки бубен и начал отбивать ритм, сначала медленно, потом все быстрее. Закутанная в покрывало девушка внезапно уселась на пол и замерла, подняв вверх тонкие, в звенящих браслетах, руки, казавшиеся совсем черными в тусклом свете светильников. Мулат перестал бить в бубен, на секунду замер и снова резко ударил. Руки девушки шевельнулись, словно почуявшие опасность змеи, подняли ладони-головы, посмотрели налево, затем направо, затем словно бы уставились на гостя – и Раничеву вдруг стало не по себе, будто бы и в самом деле он находился сейчас под немигающе злобным змеиным взглядом. Кара-Юсуф увеличил темп… Руки-змеи дернулись, опали, принялись извиваться, уползая от неведомого врага, танцовщица медленно поднялась на ноги, закружила, и руки ее, руки-змеи, сплелись, сцепились между собой и вновь опали, чтобы тут же подняться под убыстряющийся аккомпанемент бубна. Вот они опять разошлись в стороны, закружились, замерли, словно бы греясь на солнце, и вот резко воспрянули, раздули капюшоны-ладони! В этот момент, словно достигнув экстаза, танцовщица резко сбросила покрывало, оставшись нагою. Черная кожа ее – девушка оказалась негритянкой – блестела, умащенная благовониями и маслом, сквозь соски груди были продернуты кольца с висящими на них маленькими серебряными колокольчиками.