Андрей Калганов - Ветер с Итиля

Ведун вперился в людина:

– Перу-ун, говоришь?! Не желает Перун моей крови, потому помиловал Алатора Перунов посланец, верно?

– Верно, – проворчал Белбородко.

– А ты, Байкак, помалкивай, не то и тебя, и жинку твою, и выродков твоих, и скотину твою немочь неминучая поразит. Все как мухи перемрете.

Мужики понурились.

– Напьетесь, нахлебаетесь кровушки моей, – повторил ведун, – потому – вы упырей хуже… Не желаю вас боле охранять. Пущай, вона, хоть Угрим за вас перед богами заступается… А я не желаю, потому – обидели вы меня… И перед князем куябским пущай Угрим заступается. А не хотите Угрима, пусть тогда другой кто. Выбирайте себе нового старейшину.

Трясущейсся рукой он разорвал на груди рубаху, подобрал с земли нож и прочертил кровавый круг на груди, разделил его, проведя несколько прямых линий. Получился почти такой же знак, что и на земле. Потом принялся сечь ножом предплечье, оглашая пространство проклятьями.

«Азея старейшиной! – вскоре послышались голоса. – Азея старейшиной!»

Ведун остановился. Руку он исполосовал изрядно, однако раны были поверхностными, неопасными.

– Угрима призовите, – глухо проговорил он, – пущай кузнец вас нечисти продаст. Чтоб шкуры с вас живых посдирали. Чтоб вам лихолетья до самой смерти. Чтоб осиновый кол в могилы. Не заступник я вам. Зверь лесной заступник! – Провел ножом над бровями, по щекам. Лицо Азея обрамил кровавый треугольник.

Мужики упали на колени: «Не губи, батька, век служить тебе станем…» Лишь Угрим остался стоять, с ненавистью смотря на старика.

– Пущай назавтра все соберутся, – сказал ведун, – тогда и скажу, чего решил. – Он развернулся и поковылял к Родовой Избе.

Вдруг раздался истошный крик. Раскидав мужиков, на ристалище вылетел ражий детина с пастушеским кнутом в руке. Губа у него была разбита, из носа текла кровь, а в спутавшихся волосах сидели репеины.

– Скотину угнали, – зашелся он, – тама, на выпасе.

Ведун оглянулся и бросил со злой усмешкой:

– Будете знать, сучьи дети! Все-е зимой передохнете!

– Ватага, татей десять… – ополоумев, кричал парень. – Подпаска насмерть прибили, а я стрекача задал… Здоровые… И морды какие-то ненашенские, ох и злые…

– Айда, – загудели мужики, – поучим татей… Не могли они далеко уйти.

Тут же кто-то в ведре-долбленке, изготовленном из пня, приволок воды, плеснул на Алатора. Тот зашевелился, кое-как встал на ноги.

– Хорош лежать, надевай брони. Скотину угнали.

Похоже, подобное в здешних местах не было редкостью, как не редкость кража со взломом в веке двадцатом. Для того Алатора и наняли, чтобы уберечь добро от лихих людей. Для того и тын выстроили вокруг веси. Да только тыном все не огородишь…

Вой поднял куртку с нашитыми пластинами, надел. Застегнул пояс с железными бляхами, к которому были прилажены ножны с мечом.

– Больно много чести, так пойду, – сказал мрачно.

– А ежели лук у кого? – возроптал кряжистый, невысокий мужик, похожий на Григория Распутина. – Чего ж получится, зря платили тебе?.. С дохлого-то какой спрос?

Дело близилось к полудню, и солнышко уже жарило вовсю. Алатор взглянул на раскаленный его диск и подумал, что в бронях взопреет. Не хотелось ему влезать в железную шкуру, да и смысла не было. Одно дело сеча, другое – разбойничий излов. А разбойники-то кто? Почитай, те же мужики, разорившиеся или родом своим проклятые. Какие у них луки? Они кроме рогатины да топора иного оружия и не видывали. Да они тетивы не натянут, если даже и раздобудут лук. Пусти его одного в самую их гущу, так из гущи только кровавые ошметки полетят!

Но спорить было бесполезно. Все равно на своем настоят. Как-никак, за эти брони и взяли его на службу. Да еще за умение биться на двух мечах, по варяжскому канону. Сельчане относились к Алатору с уважением, ничего не скажешь: кормили, поили, с девками сводили. Ох, хороши у них девки, особенно Параскева, ядреная, кровь с молоком… Но за то требовали, чтобы дрался. И оставался в живых, потому что мертвый никому не нужен! Сами же к военному искусству относились с прохладцей. Сколько глотку ни драл, все без толку. То сенокос, то сев, то жатва, то праздник урожая… Авось пронесет… Только и смог Алатор, что с десяток людинов набрать для ночных дозоров.

– Чего молчишь? – пробасил мужик. – За бронями-то посылать?

Алатор кивнул.

Вскоре отряд человек в двадцать во главе с Алатором вышел из селения. И лишь только за ними закрылись ворота, как ворон, круживший в небе, камнем полетел вниз, пронзенный стрелой.

Но этого никто не видел, потому что в небо никто не смотрел.

Они двинулись вдоль поросшего соснами песчаного яра, возвышавшегося над селением. В другой стороне ширился Днепр. На воды его, сверкавшие под солнцем, было радостно и больно смотреть. Вдали, на том берегу, темнели леса. Казалось, река, словно кривой хазарский клинок, рассекла землю, и она распалась на две половины. Одну вдруг оживил какой-то колдун, а вторая так и осталась лежать мертвой. Берег от селения до самого русла покрывали уже сожженные солнцем травы. Лишь в пойме, куда направлялся отряд, лежали заливные щедрые луга, напоенные днепровской водой. И на лугах этих пасся скот… Вернее, еще недавно пасся…

Алатор единственный из отряда ехал верхом. Конь под ним был какой-то непонятной масти, с огромным тяжелым крупом и широченными боками. Битюг битюгом! Удила то и дело врезались коняге в нижнюю губу, и он, недовольно всхрапывая, таращился на седока.

Алатор ехал во всей амуниции и оттого тяжко страдал. Металл раскалился на солнце. Из-под остроконечного шлема, одетого по краю чеканкой-оберегом против стрелы и меча, на лоб стекали струйки пота, бармица царапала распаренную шею. Поверх кольчужной рубахи, струящейся почти до самых колен, был надет пластинчатый панцирь. И если бы под панцирь этот затолкать парочку куропаток, то запеклись бы не хуже, чем на углях.

Увеличивали страдание Алатора довольно увесистый деревянный щит, обтянутый кожей, с круглым железным умбоном посередине, и копье с широким плоским наконечником, которым гораздо бескольчужных татей дырявить. Увеличивали потому, что занимали руки, не давая возможности поскрести хоть через доспех зудевшее тело.

К седлу был прицеплен берестяной колчан со стрелами и узорчатое кожаное налучье с луком. Стрел было штук двадцать, а то и боле. Парочка хвостовиков окрашены синим – это бронебойные, с тонкими четырехгранными жалами, остальные – черноперые – обыкновенные, против бездоспешного воина или зверя, с широкими плоскими наконечниками, заканчивающимися шипами, чтобы из раны можно было выдрать только с мясом.