Алексей Витковский - Витязь

– Как Гедемин?

– Выкарабкается… Одним шрамом больше. А вот Василько может не дотянуть до утра. Рана воспалилась. Храбр зашил рану, да дюже сильно порублен воин. Стурлаугова рука… Странно, что Василько еще не ушел к богам… Сильный муж. А ведьма Хагенова говорит – выживет, мол.

Ольбард поднялся:

– Пойду посмотрю его. – Он надеялся, что Василько выживет – терять друзей всегда тяжело. – У нас только половина людей сейчас способна держать мечи. Остальные изранены. Пятнадцать воинов уже в дружине Перуна. Еще трое на грани. Когда окрепнут те, чьи раны не так тяжелы, будет по четыре с половиной десятка людей на лодью. А нам еще волоками идти… Зазимуем в Белоозере, а там… Стурлауг не уйдет от меча.

– Или петли, – Диармайд хищно прищурился. Его глаза в свете лучины блеснули звериным. – Может, ты хочешь ему честной смерти?

Ольбард усмехнулся. Диармайд давно знал его и по усмешке определил – решение останется за князем. Он кивнул и откинулся на ложе. Только лишь толстые доски скрипнули под ним, а он уже спал. Ему снился Зеленый Эрин – Ирландия, в которую он пока что не мог вернуться…

Ольбард бесшумно шел по проходу между ложами, на которых спали воины его дружины. Его глаза, привыкшие к полумраку, безошибочно узнавали в сумрачных тенях лица спящих. Возле самых дверей, через приоткрытые створы которых текла ночная прохлада, он остановился. Дыхание человека, над которым он склонился, было слабым и неровным. Раненый воин тяжело разметался на ложе. Одна из его могучих рук бессильно свисала долу. Другая лежала поверх рассеченной груди, как будто пыталась удержать в теле ускользающую в горние миры душу. Василько спал. Сон его был беспокоен. Пересохшие губы шевелились, беззвучно выкликая имена друзей и врагов. Пусть во сне, но он продолжал свой бой, защищая выход из зимовья. Ольбард склонился ближе, пытаясь различить слова. Нет, не слыхать…

В углу шевельнулась тень. Голос Храбра тихо произнес: «Я хожу за ним, княже. Ему лучше уже…» Ольбард покачал головой. Тяжелораненому воину может быть лучше в двух случаях: либо и вправду поправляется, либо завтра умрет. У Василько разрублена секирой правая часть груди. Рассечена от ключицы почти до ярла, [54]задето легкое. С такой раной очень редко кто может выжить. Князь таких случаев не помнил. Однако верить нужно. Верить в то, что воин выживет. Вера иной раз пользует не хуже снадобий.

Князь постоял еще немного, прислушиваясь к дыханию спящего. Нить его жизни висела на волоске, но волосок, похоже, был достаточно прочным. «Проверю сторожу», – шепнул князь Храбру и вышел на воздух.

Снаружи светало. Красное со сна солнышко потихоньку всплывало из-за окоема. В лесу перекликались птицы. Пахло свежестью, рекой и хвоей. А от кургана, что насыпали у опушки, несло золой и смертью. Ольбард нахмурился, загоняя всколыхнувшуюся было ярость во тьму, и направился к берегу.

Бесшумный, волчий шаг сквозь размытые рассветные тени… Затем чуткая остановка, все тело обратилось в слух… Снова шаг, уже уверенней, зная направление… Опять замереть… Здесь под бортом… Глаз различает человеческую фигуру, лицо обращено к князю… «…Не спится?» – то ли голос, то ли шелест травы. Воин начеку. Ольбард кивает одобрительно: «Страж хорош!», и беззвучно ускользает.

Теперь к опушке леса, мимо кострища, туда, где на полночь от лагеря деревья карабкаются по каменистому склону. Там, на гребне скальной гряды, – еще сторожа. Хорошее место – взгляд отсюда досягает почти до моря. Река и зимовье как на ладони. С валуна на валун – не шелохнется и малая галька, наверх… Оттуда ни шороха, ни звука. Тени на каменных глыбах неподвижны… Снова замереть… Чувства натянуты, подобно струнам на хороших гуслях… Тихий, едва слышный звон… На самой вершине… Теперь ближе… Шаг… Еще один… Из тени под скалой выметнулось тусклое копейное жало. Тело гибко качнулось, избегая удара. Рука перехватила древко, придержала.

Копейщик шагнул на свет.

– Прости, князь, не признал.

– Добро! – Ольбард отпустил оружие. – Но на другой раз, Александр, бей насмерть. Ты в последний миг усомнился и сдержал удар, а это и вправду мог быть не я.

Он скользнул в тень и присел на расстеленный плащ.

– Хорошая лежка! Со спины не зайти… – Он пошевелился, устраиваясь удобнее. – Посижу с тобой. Не прогонишь?

Савинов почуял неладное еще до того, как темный силуэт человека возник над гребнем скалы. Ощущение было сродни хорошо знакомому чувству «хвоста». Он не раз размышлял над тем, как это работает, когда летчик, еще не оборачиваясь, может знать, что позади враг. Сначала Сашка думал, что вражеский пилот, беря его на прицел, сосредоточенно думает и при определенных способностях можно научиться чувствовать его мысли. В общем, что-то вроде телепатии. Но, поразмыслив и понаблюдав за собой в момент выхода в атаку, Савинов понял, что мыслей-то никаких и нет. Сознание превращается в идеальное зеркало, отражая и фиксируя происходящее. Вряд ли у пилота противника другое состояние. Значит, мысли слышать нельзя. В качестве объяснения остается только интуиция, но что это такое, собственно говоря, науке пока не известно.

Вот и сейчас Сашка ощутил что-то вроде взгляда, упершегося в спину между лопаток. Это было невозможно – Савинов сидел в тени, прислонившись этой самой спиной к большому выступу скалы. Стояла тишина. Он не слышал ни шагов, ни дыхания. Но тело подобралось, готовое вскочить. В этот момент от скалы слева бесшумно отделился четкий человеческий силуэт. Копье само собой рванулось из рук, целя в грудь неизвестного. Силуэт на фоне встающего светила странно вспыхнул. Там, где у человека должны быть глаза, всплеснулось пламя, как если бы открылись сквозные просветы и через них глянуло солнце. Что-то… Ольбард?!

Фигура на фоне неба молниеносно изогнулась, уклонившись от наконечника. Показалось даже, что в воздухе от движения остался след. Сильная рука перехватила оружие, и рассвет позолотил пряди синего чуба. У Сашки отлегло от сердца.

Князь слегка пожурил его за нерасторопность и присел рядом. В глазах его плясали веселые искорки. Видимо, он все же остался доволен. Савинов плюхнулся на свое место и стал обозревать окрестности. Как говорится: «Стреляй в начальство, коли его штыком – если все по уставу, – никто не сможет придраться!»