Мик Джексон - Подземный человек

Завтра позову другого доктора. Не эту обезьяну в жилете, а того, кто и впрямь знает свое дело. Найду толкового хирурга и расскажу ему о камнях.

9 ноября

Моя голова — барометр. И была им всю мою жизнь. И хотя кровь, а не ртуть течет в моих жилах и моему лицу недостает стрелки, чтобы указывать на «Ясно» или «Переменно», все равно на нем отражаются предчувствия изменений погоды. И потому этой ночью, когда в кромешной темноте я проснулся от тошнотворного давления в глазах и стреляющих болей, обосновавшихся в моем черепе, толком не придя в себя, я уже знал, что на подходе буря. Был бы хоть намек на дневной свет, можно было бы выглянуть из окна, свериться с барометром на башне и проверить свое открытие. Но я находился в заточении у ночи, и вокруг было черным-черно.

К головной боли я привык — раз в неделю или две у меня бывает приступ, — но эта боль не была обычным предчувствием ливня или предвестием ветреного дня. Приближался шторм колоссальной силы, ибо голову мою будто накачали воздухом и череп был готов расколоться. И все же мое недомогание наверху не шло ни в какое сравнение с давлением и напряжением, которые я чувствовал внизу. Мой живот так раздуло, что было трудно дышать. Я был охвачен болью. Она обрекла меня на бессонницу.

Я дотянулся до свечи и зажег ее, чтобы попробовать успокоиться, но пламя только проделало брешь во тьме. Та просто отступила на фут или два и продолжала меня изучать. Моргая, я сел на своей огромной кровати и выпрямил спину. Выглянул из освещенного свечкой угла, все еще опьяненный своими снами. Тени лениво раскачивались из стороны в сторону, будто весь дом сочился мраком, а боли в голове и животе сжимали меня, как тиски.

Простыня соскользнула с меня, открыв живот, испытывающий на прочность швы ночной рубашки. Боже мой, чем я был наполнен? Если это и впрямь был камень, он рос с немыслимой скоростью, верно, достигнув уже добрых восьми дюймов в поперечнике. С трепетом я засунул пальцы под рубашку и расправил ее над своим сферическим животом. Обычно дряблая плоть сейчас была тугой, как барабан. Пупок, который всегда был скважиной, способной вместить половину большого пальца, теперь был сдавлен в плотный, выпирающий узел — дико выпученный глаз. Какое-то маленькое чудовище выбрало меня в качестве своего убежища. Какое-то зло поселилось во мне.

Шторм все приближался. Я услышал собственные слова: «Господи помилуй».

Плотные шторы на окнах пританцовывали, дергаясь в порывах ветра, проникавшего сквозь щели. Ворота на улице исступленно гремели задвижкой, как будто ветер тряс их собственными руками.

Казалось, я слышал скрип древнего корабля: веревки и балки силятся удержаться вместе. То был ужасный хор нестройных визгов и хрипов перед неотвратимым крушением. Но звук шел не из окон и даже не от постели, где сон оставил меня. С отвращением я обнаружил, что звук исходил от меня, я сам был этим скрипящим кораблем.

Что-то тяжелое раскачивалось внутри меня. Я повернулся и скользнул на бок. Существо, что завелось во мне, пошевелилось. Тот, который сидел во мне, ожил.

В моем глазу появилась слеза и поспешила вниз по щеке. Что за боль! Я никогда не знал такой боли. Чудовище внутри заставило мои ноги разойтись и закопошилось к выходу. Я ухватил свечу с ночного столика. Держа ее между ног, вгляделся в круг света. Одна рука ухватила стойку кровати, а другая пыталась удержать свечу. И в следующую секунду я был охвачен невероятнейшей мукой, как будто меня разрывало надвое. Внутри меня двигалась гора; первая капля дождя разбилась о подоконник.

Из меня вырвался высокий, режущий ухо звук, подобный рвущемуся парусу. Попав на свечу, он превратился в ослепительное, бурлящее пламя. Было оно лилово-голубым, шести футов длиной, и озаряло всю комнату. Вспышка отражалась от зеркал, отскакивала от стены к стене, и этот ужасный шум продолжал выходить из меня, пока я цеплялся за стойки обеими руками. Но когда мое собственное полыхание пошло на убыль и боль начала стихать, я стал замечать в комнате другие, новые огни. Полог, окружающий кровать, загорелся, и простыни полыхали.

Я выскочил из постели, бешено приплясывая. Споткнулся и упал. Вскочил на ноги. Опять упал. Языки пламени со злобным треском неслись вверх по муслину, их становилось все больше.

— Пожар! — закричал я, будто желая себя разбудить. — Пожар!

Я принялся исступленно носиться по комнате и вдруг увидел себя в зеркале. За подол моей ночной рубашки цеплялся огонек, словно злая шутиха. Я отпрянул, объятый страхом, а взглянув опять, увидел, что пламя расползается, заключая меня в свои жестокие объятья.

— Пожар! — завопил я, теперь уже громче. — Пожар!

Я скакал с ноги на ногу, хлопая по горящей рубашке голыми руками. Я был как умалишенный, как раненая птица. Пламя то пропадало — о, благословенное облегчение! — то возвращалось. Я сбивал его на плече, только чтобы увидеть, как оно возникает на поясе. Должно быть, я гасил одно и то же пламя дюжину раз — я колотил по своему телу, словно по африканскому барабану, — пока, наконец, окаянное не ушло, чтобы больше не появляться, и с необъяснимым приливом энергии я поспешил на борьбу с большими, дикими языками пламени, пожиравшими мою старческую постель.

— Оставьте ее в покое! — закричал я им. Будто бы во мне взял верх другой человек — более живой и куда более смелый. Я оглядел комнату. Я не знал, чего искать. Затем, в одно мгновение, я нырнул под пылающую кровать и вылез с ночным горшком в руках. Почти полон. Великолепно. Я прицелился и выплеснул содержимое разлетающейся дугой.

На какое-то мгновение хаос повис в воздухе, словно ожидая указаний. Еще через мгновение весь огонь погас.

В комнате снова было совершенно темно и неожиданно тихо. Я стоял и слушал, глотая дымный воздух. Дверь распахнулась, и появился Клемент, держа лампу над головой. Комната опять выскользнула из мрака. Простыни были мокрыми и закопченными, отовсюду клочьями свисал муслин. Густая пелена дыма жалась к потолку, заслоняя собой все это жалкое зрелище. Я открыл окно, чтобы выпустить дым, но вместо этого впустил дождь с ветром. Прилетело несколько опавших листьев, они построились в хоровод и запрыгали, как дети вокруг невидимой елки.

В высоком зеркале я увидел чье-то отражение. Оно походило на старого бродягу — всего в саже и подпалинах. Обугленные останки ночной рубашки свисали с него, тут и там проглядывало бледное тело. Я попробовал встать прямее, но это не помогло. Ничуть не улучшило мое мнение о нем.

Клемент, в кожаных тапках и свежевыстиранном халате, наблюдал из-за двери. Выражение его лица было озадаченным.

— Газы, — пояснил я.

10 ноября

Я спалил все волосы на ногах, зато мой живот теперь плоский, как блин. С разговорами о камнях и о том, что меня вскроют, как устрицу, покончено. Пока мою спальню отделывают заново, я посплю в одной из комнат для гостей.