Мик Джексон - Подземный человек

Я бы еще сказал, с вашего позволения, что, хотя сам я всегда очень любил лошадей, по моему разумению, Его Светлость перегнул палку, когда дал им собственное кладбище. Я воспитан в христианской вере, и, по-моему, есть в этом что-то нечестивое. Я думаю, их следует отправлять на живодерню и прибирать обычным способом. Не нужны им надгробья с именами, цитатами из поэзии и так далее.

Иногда, как было в тот вечер, когда уже почти стемнело и мы покидали поместье через Лошадиное Кладбище, мой разум принимается выдумывать распоследние мерзости про все эти лошадиные трупы, которые там погребены. После мыслей об усталых старых клячах, гниющих под землей, внутри у меня, в конце концов, становится как-то совсем кисло. Приходится стискивать вожжи покрепче и понукать моих живых лошадок, дабы бежали еще живей.

15 октября

Казалось, старая миссис Сноу глядит на меня сквозь очки целую вечность. Она все еще не издала ни звука, так сосредоточенно разглядывала меня, стоя в темноте на пороге собственного дома. Ее правая рука крепко вцепилась в шпингалет, как будто я мог быть грабителем, а он — маленьким пистолетом, и, пока молчание становилось глубже, я чувствовал, как тепло коттеджа тихо сочится вокруг меня, утекая в ночь.

Клемент стоял позади, совсем рядом, и я услышал, как он набирает воздух, чтобы представить меня во второй раз, когда в увенчанной очками голове миссис Сноу, наконец, что-то сработало и она раскрыла свой аккуратный ротик.

— Герцог, — сказала она.

— Это я, — отозвался я и склонил перед ней непокрытую голову. Она кивнула мне в ответ — три или четыре раза, может, и больше. И затем, когда я уже начал опасаться, что нас ждет новый период непринужденного стояния, она приступила к серии шаркающих шагов назад, волоча тяжелую дверь за собой, а после спросила, почему мы не заходим.

С помощью Клемента ей удалось повесить наши пальто на крючок за дверью. Затем мы трое выстроились в караван, миссис Сноу в голове, Клемент в хвосте, и все двинулись похоронным шагом в сторону оранжевого света гостиной.

Боюсь, я не мог не обратить внимания на плачевное состояние ног миссис Сноу — еще кривее моих, — и, пока мы продвигались по коттеджу, я заметил, как рука ее ищет поддержки сперва у лестничных перил, затем у дверного косяка. На пороге гостиной миссис Сноу остановилась, чтобы собраться с мыслями, и это дало мне прекрасную возможность заглянуть ей через плечо и осмотреть крохотную комнату. Изрядное место занимал густо лакированный буфет, уставленный всякого рода кричащей посудой и разнообразными безделушками. И размерами, и блестящей древесиной он напоминал пароходик на озере Виндемир. Обеденный стол и разнообразные стулья занимали бóльшую часть оставшегося пространства.

Собрав в стадо свои блуждающие мысли, миссис Сноу вновь объявила:

— Это Герцог, — (на этот раз, как я понял, скорее для своего мужа, чем для меня) и согбенно попятилась к табурету, что позволило мне впервые посмотреть на мистера Сноу, которого великое множество подушек поддерживало в кресле у огня. Он улыбался загадочной полуулыбкой и тщетно пытался подняться, так что я поспешил к нему, взял его руку в свою, а Клемент принес мне стул.

Джон Сноу, сидевший передо мной, весь обложенный подушками, разительно отличался от того человека, которого я видел в предыдущий раз. Для начала — и, думаю, никто не станет со мной спорить, — он зримо высох. В самом деле. Его тело опустело, как мешок. И хотя он никогда не отличался дородностью, нынче казалось, будто его череп вытесняет плоть с лица. Пучок волос, торчащий вверх на затылке, весь его крайне смущенный вид, локти, придавленные подушками к бокам... — он напоминал голодного неоперенного цыпленка, потерявшего гнездо.

— Как ты, друг мой? — спросил я его, пододвигая свой стул вплотную к нему.

В комнате было совершенно тихо, если не считать сложного ритма, который отбивал средний палец левой руки мистера Сноу на подлокотнике кресла, пленником которого он был. Он кивнул мне, как и его жена, но, в отличие от нее, мистер Сноу, похоже, не столько пробовал общаться, сколько пытался уравновесить голову на шее. Он моргнул, глядя на меня, — раз, другой, третий, — потом опять кивнул.

— Мистер Сноу перенес удар, — объявила миссис Сноу.

— Да, я слышал, — ответил я через плечо и повернулся обратно к ее мужу, — у нас там все вверх дном, с тех пор как ты ушел. Далеко не столько цветов.

Я ждал, что он подхватит беседу, но он просто опять улыбнулся своей полуулыбкой. Я продолжил:

— Ты помнишь свои чудесные сады?

Его средний палец продолжал выстукивать свое безумное сообщение. Как будто он обнаружил на подлокотнике пятнышко и во что бы то ни стало хотел его соскрести.

Наконец его сухие губы разомкнулись. Он произнес:

— Я не совсем уверен.

Вот это сразу выбило меня из колеи. Забыл сады? Невозможно. Как может человек забыть сады, в которых проводил каждый рабочий день? Мне было больно — не стану скрывать, — словно старик и впрямь меня ударил. Мне почти казалось, что он нарочно не может вспомнить сады. Но я, как мог, постарался скрыть разочарование и не отпустил его иссохшей руки.

Я рассказал ему, что теперь его работу делают три человека и справляются они вполовину не так хорошо. Я напомнил ему, как он ездил в парки в Баттерси, Кью и в Хрустальный дворец в поисках новых сочетаний растений для клумб. Я говорил о тюльпанах, крокусах и прочих весенних луковицах, надеясь пролить целебный свет в темные уголки его разума. И подобно тому как рыбак, наверное, пытается подманить свой улов ярко раскрашенными скрутками из перьев, я пытался поймать своего старого, ослабшего садовника на разговоры о цветах и диковинных плодах.

— Помнишь черный мускат, который ты мне вырастил? А персики с ананасами?

Я улыбался полной, широкой улыбкой за нас обоих, но чувствовал, как земля подо мной трясется и рушится. Мне отчаянно нужна была опора. Казалось, я куда-то соскальзываю. И вскоре я понял, что болтаю по большей части о самой разной чепухе, которая приходит в голову, в то время как на лице Джона Сноу отражается крайнее недоумение, которое прерывают лишь сконфуженно поднимаемые брови. Его глаза смотрели куда-то вдаль, и, хотя раз или два в них блеснуло нечто, поначалу принятое мною за знак откровения, они оставались так же холодны и пусты, как две стекляшки, и откровение все не хотело являться.

— Парники по-прежнему на месте, — сказал я ему.

— Парники... Да, — ответил он.

Это маленькое подтверждение вернуло мне уверенность. Вселило в меня надежду, за которую можно ухватиться. Со временем, рассудил я, его память может восстановиться; как поврежденная мышца, которой требуются легкие нагрузки, прежде чем она сможет работать как следует. Тут он неловко склонился в мою сторону и зашептал в ухо.