Евгений Таганов - Рыбья кровь

– Пора уже не тратить, а зарабатывать дирхемы, – запальчиво сказал он молодому князю.

– Это каким же образом? – снисходительно полюбопытствовал Рыбья Кровь.

– А таким.

И Фемел развернул перед ним целый список необходимых мер.

Спешно собранный караван с тканями, кожами и медной посудой был только первой ласточкой. За ним последовало учреждение княжеских торговых лавок, мастерских с рабами, княжеских амбаров, столовен и даже долговых домов. Против последних Дарник возражал особенно сильно:

– Нигде в Русской Земле такого нет, чтобы князь ростовщиком заделался. Они самое проклятое племя, они из ничего себе богатство делают. И ты хочешь этим ославить меня на весь свет?!

– Наоборот, своим низким долговым ростом ты спасешь тех, кто вынужден будет брать монеты под большой рост у пришлых ростовщиков. Ну невозможно делать большое дело без денег. И они непрерывно должны переходить из рук в руки, только тогда от них будет какой-то прок.

Как ни любил Дарник математику, все же он не смог понять до конца смысл быстрого перехода монет от одного человека к другому. Спросил Быстряна и старосту Охлопа, те только плечами пожимали: делай, как считаешь нужным. Согласился с дворским тиуном, лишь когда на липовском торжище до полусмерти избили заезжего остёрского менялу. С торговыми лавками тоже долго не мог взять в толк, что там к чему. Фемел выставлял в них те же ткани, кожи, женские украшения и всевозможные домашние вещицы, что были и на торжище, но только в полтора раза дороже.

– На торжище они не всякий день бывают, а у нас всегда под рукой, – объяснял тиун. – Смотришь, когда и купят. И купцам на заметку, привезти то же самое и продать чуть дешевле.

Большой неожиданностью для Дарника стало то, что после коронации число дворовых людей вокруг него резко увеличилось. Фемел чуть ли не ежедневно набирал все новых и новых челядинцев и всем им находил занятие. Специальный человек следил за порядком в княжеском доме, чтобы слуги, делая свое дело, не мельтешили перед глазами Дарника. Другой – за порядком в столовне, рассаживая всех по их достоинству и указывая, в какой очередности обносить блюдами гостей. Третий на конюшне присматривал за шестью княжескими лошадьми, которых попеременно седлали и расседлывали, кормили и выпускали в загон порезвиться. Четвертый состоял при княжеской одежде и доспехах – следил за их чистотой и боеготовностью. Пятый записывал каждое княжеское распоряжение, просто для того, чтобы оно было на всякий случай записано. Шестой объезжал ближние и дальние дворища, всюду готовя специальную княжескую горницу. Седьмой ведал развлечениями, мог всегда вызвать акробатов, фокусников, певцов и музыкантов.

Столь же уверенно Фемел принялся распоряжаться и распорядком дня самого князя, говоря, что самые подневольные на свете люди – это ромейские императоры – не могут ни на вершок отступить от своих же собственных правил.

– Своих правил, а не твоих, – заметил ему с неудовольствием Дарник.

– За моими плечами тысячелетняя империя, а за твоими – бежецкое селище, поэтому позволь этими дворцовыми глупостями заниматься мне, – ничуть не смутился самозваный тиун.

Привезенные из Казгара суточные водяные часы непреложно отсчитывали время, когда надо трапезничать, принимать сотских и гостей, выезжать для досмотра укреплений и войск, вершить княжий суд и даже встречаться с наложницами. Последнее вызвало особое удивление Дарника: разве князь еще и это должен?

– А как еще твои подданные узнают, что ты здоров, бодр и ничем не омрачен? – убеждал Фемел. – Свои настроения можешь спрятать в самый дальний чулан. Теперь твой долг – думать о большом, а не о малом и ничтожном.

– Неужели ваши императоры тоже все это соблюдают?

– Хорошие императоры – да, а плохие сеют смуту среди подданных. Как только они становятся похожими на простых смертных, у ближайших вельмож возникает вопрос: чем он лучше меня? А у простых людей: почему он лучше всех? Ты должен быть настолько выше всех, чтобы никому даже в голову не приходило равняться с тобой.

Такой ответ пришелся Дарнику по душе, но сомнения еще оставались:

– А как же мои сотские, с которыми я все это начинал? Они не будут в обиде?

– Разумеется, будут. От всех от них ты рано или поздно должен избавиться. И собрать вокруг себя тех, для кого ты князь с первого дня.

– Что значит избавиться? Казнить? – Дарнику было просто любопытно.

– Ну почему же? Ратное счастье переменчиво. Кто сегодня победитель, тот завтра может поймать вражескую стрелу или копье.

– Но точно так же я должен буду освободиться и от тебя, – заметил князь.

– Конечно, и правильно сделаешь. Но два-три года при тебе я еще сумею побыть.

Маланкин сын не мог скрыть изумления:

– И ты готов быть казненным, только чтобы побыть два-три года моим дворским тиуном?

– Почему бы и нет? – с улыбкой произнес Фемел. – Если бы я хотел спокойной, надежной и долгой жизни, разве я поехал бы к таким дикарям, как вы?

– А как я узнаю о верности моих новых приближенных?

– А этого никто узнать не может. Поэтому быть князем – это самая опасная обязанность на свете. Особенно для тебя. Наследственным князьям могут многое простить, а ты за все отвечаешь сам.

Сотские и липовские старейшины воспринимали возвышение дворовых людей весьма ревниво. Чтобы их успокоить, Дарник ввел показательную порку челядинцев за малейший проступок. Вот и получалось, что самого негодного ополченца можно было казнить, но только не пороть, а важных дворовых казнить не казнили, зато, разложив голышом на козлах посреди войскового дворища, пороли как последних рабов. С Фемелом князь поступил еще хитрее, подговорил его прийти на фалерный совет без приглашения и с позором при всех изгнал оттуда: мол, нечего ключнику и амбарщику делать среди заслуженных воинов.

– Ты действительно прирожденный вожак, – вынужден был признать после этого главный дворский. – Расскажи про свою мать.

Дарник рассказал, не забыв упомянуть и про нападение на их землянку медведя-шатуна.

– Да, великая женщина, теперь понятно, почему ты такой, – заключил, внимательно выслушав, Фемел.

Дарник его слова воспринял словно откровение – как и все, он считал, что лучшие качества сыну передаются только через отца.

– Одно плохо: настоящей любви к другой женщине у тебя никогда не будет. Все они будут мелкими по сравнению с твоей матерью. А ты мелких людей никогда любить не будешь, – сделал еще один вывод Фемел.

Дарник лишь засмеялся в ответ. После казни Ульны он почти месяц избегал своих наложниц, но постепенно с еще большим пылом вновь стал наведываться к ним. Более того, с наступлением зимы к нему неожиданно вернулась Зорька. Ее муж утонул, запутавшись на рыбалке в сети, и молодая тростенчанка осталась одна с полугодовалым сыном. Навестив ее в Городце, Дарник сказал: