Андрей Горюнов - На пути Орды

Эти невидимки были, наверно, очень невысокого роста: чтобы рубить их, всадникам приходилось сильно наклоняться, навалившись животом на луку седла, свешиваясь с коня вперед и вниз на полтела.

Не менее странно вели себя и кони: вставали беспричинно на дыбы, лягались, коротко и скупо двигая ногами.

Это была какая-то странная битва – сотни лучших, опытных в бою батыров схватились с невидимой армадой.

Было очевидно: ударный кулак Чунгулая не просто проигрывает – гибнет. Невидимая смерть, казалось, косила косой батыров, – десятками, ежесекундно.

Умирая, многие не падали, как обычно, на землю, а зависали над ней, касаясь рукой травы, свесив или откинув безвольно голову, но не имея возможности припасть к земле грудью, всем телом. Мало того, некоторые, умерев, зависали в воздухе между деревянных палок: не стремясь уже, казалось бы, никуда, – ни к земле, ни в небо…

Николай удовлетворенно кивнул мужикам, стрелявшим вместе с ним.

Он навязал Чунгулаю игру по своим правилам. Бить из арбалета с двадцати-тридцати метров, стоя в неуязвимости в профильном окопе с бруствером, было несложно.

Арбалетчики были почти что невидимы для нападавших, – они стреляли из специальных бойниц, сделанных на бруствере, имели возможность мгновенно менять позицию, скрытно перемещаясь из «могилы» в «могилу»…

Нападающие, находясь в ревущей мешанине из обезумевших лошадей и ничего не понимающих людей, становились легкой мишенью для стрелка, удобно расположившегося в стрелковой ячейке окопа и наблюдающего весь этот хаос спокойными, выбирающими очередную добычу глазами.

Находящимся же в десяти метрах перед ним, тут, среди мечущихся, вопящих, окровавленных людей и озверевших, изрезавших ноги коней, среди цепляющихся колющихся, режущих, как бритва, пут, нечего было и думать поднять лук, прицелиться, выстрелить…

Ощущение конца света, катастрофы, ада усиливал поток арбалетных стрел. Снизу, почти, можно сказать, из-под земли со всех почти направлений к ордынцам летела смерть, несомая короткой стрелой с железным кованым наконечником, выдиравшимся из раны только вместе с куском окружающей рану плоти.

Несколько десятков татар, прорвавшихся сквозь ежи и колючку, спрыгнули было в окоп, но тут же были разочарованы своим геройством.

В полнопрофильном окопе шириной в восемьдесят сантиметров сабля – рубящее оружие – не работала. Русский меч – оружие колющее и рубящее – работал вполне, протыкая насквозь.

Лук был совсем непригоден в окопе; арбалет же со стальной рессорой длиной чуть больше полметра стрелял из любого положения и не мешал двигаться. Заряженный, он мог и подождать до подходящего момента и тут же послать с коротким подсвистом смерть нападающему, как только наступал решающий миг. Лук же, чтобы выстрелить, приходилось натягивать, а это было неудобно в окопе, особенно при бое в Т-образных перекрестках ходов сообщения.

Длинная кавалерийская татарская пика была непригодна тут, в узкой траншее. Короткая русская пика, охотничья рогатина, короткий цеп, переделанный в шестопер либо в немецкий вариант «Morgenstern» – тяжелый шар с шипами, прикованный короткой цепью к небольшой рукояти, – были гораздо удобней.

По «командирским» часам Аверьянова прошло не более двадцати минут, как все было кончено. Назад, к опушке, ушли сотни две. И около восьмисот сабель, ведомых Шагиморданом, остались лежать тут – среди ежей. Потерь среди русских не было вовсе, – никто не был даже ранен, оцарапан. Таким результатом полагалось гордиться.

Но от ежей, надо признать, мало чего осталось. Их прочности хватило ровно на то, чтобы выдержать буйный накат десяти сотен сабель.

Кроме того, теперь был потерян главный плюс – внезапность: не менее двухсот татар вернулись к своим…

Нет-нет! Все. Эта песня спета, надо запираться теперь в Берестихе.

Кони, успевшие довольно быстро освободиться от пут, не спеша разбредались по Лисьему полю. Многочисленные раны на ногах и туловищах коней уже почти перестали кровоточить: колючая проволока была рассчитана на человека, на человека двадцатого века.

Она была не в состоянии сильно изуродовать дубленную походами и непогодой кожу коней раннего средневековья. Успокоившись и пощипывая траву, кони явно намеревались посвятить наступивший день отдыху, жратве и любви.

Многие ордынцы из любви к кумысу предпочитали кобыл, так что у коней были все основания вздохнуть полной грудью и подумать на отвлеченные от войны темы.

К Николаю подошел Свибля, робкий, сильно шепелявящий мужик.

– Они в нас почти не стреляли, Коля… Почему?

– У них очень мало стрел.

– У татар всегда много стрел, – возразил Свибля.

– Да нет, не всегда, – ответил Аверьянов и немного насмешливо улыбнулся.

– А-а-а… – вдруг осенило Свиблю. – Валенки! Зимняя обувь из войлока, – он потянулся и, жмурясь на солнце, подвел итог: – До чего ж хорошо!

– Давай Коле доложимся, пока все хорошо… – предложил Жбан Шилу. – Сейчас он не очень будет злиться, а?

– Не надо, – поморщился Шило. – Никто ведь даже не заметил нашего исчезновения…

– Но девок-то на чердаке ты не станешь держать до осенних морозов?

– Потом, попозже. Не с руки.

Чунгулай молча смотрел перед собой, – туда, где в ярких лучах утреннего солнца весело сияли серебром крыши «богатых» домов Берестихи, покрытые осиновой щепой, мешаясь с потемневшим золотом соломы, покрывавшей крыши бедных изб. Он знал, что в такой момент едва ли кто решится его потревожить.

День был действительно хорош.

День, в который ему посулили смерть уже двое – русский колдун и старый персидский кудесник.

Смерти Чунгулай не боялся. Грусть, жалость к себе, несправедливость судьбы, предначертавшей уйти еще полным сил, ничуть не тревожили Чунгулая. Он, видевший многие тысячи раз смерти других, знал, что умирать совсем не страшно, а если есть и отвага чуть-чуть потерпеть, то умирать и не больно. Терпеть долго не нужно: сегодня же, когда на бездонной сини вечернего неба проступят искры чьих-то слез, называемые звездами, возможно, будет уже не нужно терпеть.

Идея купить Берестиху была позорна. Он опозорил себя перед своими воинами. Повелитель не мог так поступить. Повелитель завоевывает, забыв про жалость и сострадание. Он отнимает силой. Когда сила есть. Если сил нет, значит, пора удавиться. Торговля – дело купцов. Воин должен брать. Огнем и булатом.

Еще месяц назад он приказал бы отрубить голову старому Бушеру, давшему этот дурацкий совет. Но то было бы месяц назад. Сейчас он уже понимал, что отрезать башку нужно не советнику, давшему глупый, преступный совет, а повелителю, с радостью труса последовавшему преступному в своей недальновидности совету. Советник готовит и предлагает. Только. Решает и делает повелитель.