Евгений Витковский - Павел II. Книга 1. Пронеси, господи!

Полковник наскоро состряпал на кухне один-два баклажанных деликатеса из заготовленных с утра Ираидой материалов, одним глазом досматривая по телевизору огорчительный матч — ихние наклали нашим по первое число, особенно после того, как насмотревшийся на желтую карточку Полузайцев был удален с поля. Ихние выиграли со счетом четыре — один, от огорчения Аракелян чуть баклажаны не пережарил. А Наталия сидела тут же, в кухне, пила кофе с сухариком, с отвращением изредка поглядывала то на пышную сковородку с баклажанами, то на яркие майки на экране. И демонстративно есть ничего не стала, ушла к себе, не то массаж делать, не то маску — а ведь полной русской женщиной была когда-то, ох как только давно! Покормив всех, разогнав сыновей по постелям, — благо деду нынче нездоровилось, а то стали б они отца слушаться! — помыл полковник посуду, прибрал все и сел на кухне за столик выправить заготовленные на завтра списки закупок для домработницы, которые жена без понятия до его прихода составила. Но кулинарные мысли в голову отчего-то не шли — все не давала покоя полковнику улыбка Абрикосова, когда тот говорил про необходимость уважения к Романовым. Что именно он имел в виду Аракелян и представить-то боялся. Он мысленно пытался припомнить еще каких-нибудь Романовых, вспомнил конферансье пятидесятых годов, отмел его кандидатуру как несостоятельную, еще кого-то тоже отмел, и в конце концов перед его умственным взором повис жуткий образ серебряного рубля, царского, с бородатым профилем, именно такие рубли, по хронологии годов чеканки — что стоило деду Эдуарду немалых денег, — собирал старший сын Аракеляна, Ромео. Причем профили Александра III и Николая II вспоминались полковнику одновременно, одна борода наползала на другую, получалось очень похоже на Маркса, и, чтобы развеять наваждение, требовалось спешно заняться хозяйственными делами.

«Картошка — 1 кг», — писала жена, тут Аракелян ничего от себя добавить не мог, он знал, что это не для еды, а для компрессов, не то для ингаляций.

«Морковь — 2 кг», — Аракелян решительно приписал: СЛАДКУЮ!

«Лук репчатый — 3 кг», — он приписал ниже: ФИОЛЕТОВЫЙ!

«Баклажаны — 5 кг», — Аракелян почесал авторучкой висок, подумал, потом написал: В ПРОШЛЫЙ РАЗ БЫЛИ ВЯЛЫЕ! СЛЕДИТЬ!

«Помидоры — 6 кг», — Аракелян нарисовал, какие помидоры должны быть, надеясь, что сорт «бычье сердце» спутать ни с чем нельзя. Но проклятая Ираида все раз от разу чаще приносила магазинную болгарскую гадость, экономила его же деньги. И ругать ее было нельзя, где другую домработницу нынче отыщешь? — и кушать тоже.

«Сельдерей — 10», — Аракелян гневно прибавил: «ЧЕГО ДЕСЯТЬ? ЕСЛИ КОРНЕЙ 10, ТО МАЛО, А ЕСЛИ КИЛОГРАММ ДЕСЯТЬ — ТО МНОГО!» — хотел съязвить насчет того, что жена уж и не знает, как сельдерей-то продают, поштучно или на вес, потом вспомнил, что список адресован не ей, а домработнице, все зачеркнул и написал: «3 кг».

«Петрушка — 2, кинза — 10, тархун — 6…», — весь список трав полковник перечеркнул: и как она смелость-то на себя берет писать о том, сколько и каких трав покупать! Из того, что она написала, он не взялся бы сготовить даже горчичник, — а ведь начальство жрать хочет!

«Языки говяжьи — 3», — полковник перечеркнул цифру «3» и аккуратно вывел: ВСЕ. Это означало, что Ираида должна быть на базаре ни свет ни заря, когда мясо только привозят, и скупить все языки, сколько их ни будет на рынке. Полковник знал, что все равно не хватит. Но все-таки.

«Печенка куриная — 2 кг». — Тут полковник жену даже похвалил в душе: не забыла. И дописал для Ираиды: ХОТЬ ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ!

«Яблоки…», — Аракелян дописал: ЯБЛОК НЕ НАДО!

«Орехи…», — полковник со злобой вывел: ГРЕЦКИЙ! ГРЕЦКИЙ! ГРЕЦКИЙ! Как ей объяснишь, что лесные орехи в кавказскую кухню не идут, по крайней мере, грецких ими не заменишь.

«Чернослив…», — НЕ МОКРЫЙ!

На этом список кончался. Полковник подумал чуть-чуть и дописал ниже:

МАСЛО РЫНОЧНОЕ — 2 БАТОНА.

СМЕТАНА — 3 ЛИТРОВЫХ БАНКИ. И добавил, распалясь: БУДЕТ ОПЯТЬ ГОРЬКАЯ УВОЛЮ! Потом долго зачеркивал последнюю фразу, чтобы не прочла ее Ираида ни в коем случае.

Приколол к списку скрепкой пять бумажек по пятьдесят рублей и положил все на холодильник. Поглядел на часы: только что перевалило за полночь. Но романовское наваждение не прошло даже за хозяйственными размышлениями. Рубль с Марксом так и стоял перед глазами, напоминая о загадке. Аракелян со вздохом потянулся к телефону и набрал номер Абрикосова.

— Слушаю вас, — послышался голос йога.

— Это Аракелян, Валериан Иванович, извините, что так поздно. Вы не могли бы, что ли… разъяснить мне чуть поподробнее тот совет об уважении, который вы мне дали? Может быть, не по телефону…

— Отчего же, Игорь Мовсесович. Я вам отвечу и по телефону. Я бы настоятельно советовал вам утвердиться в худших своих подозрениях. А сейчас спокойной ночи, я, извините, на голове стою.

Аракелян повесил трубку, вздохнул глубоко-глубоко и подвинул к себе другой список — тот, что был предназначен Ираиде для похода по магазинам. И сразу рассердился, потому что жена заказывала домработнице купить для нее две пачки диетических хлебцев. Потому что было ясно, что всю следующую неделю Наталия будет есть одни эти хлебцы и с отвращением наблюдать за его готовкой.

Аракелян выругался по-армянски. Послал же Бог жену, полную русскую женщину!

— Не очень-то страшен черт, даже когда его малюют совсем уж страшно. Посмотрите на картины старых мастеров — ни у кого черт не получился страшным. У Босха — смешной. У Содомы — тоже смешной. Так чего бояться, даже если он и кажется вам страшнее черта? Чувства юмора не теряйте, генерал. Мне-то и вовсе бояться нечего. Сами видите, в подлинном облике перед вами сижу. Не Брижит Бардо, и не будет ему Брижит. Это его живые боятся, а я покойник. Только макаронник ваш пусть не следит и не присутствует, терпеть их не могу, это они меня прикончили во Вторую мировую, когда дуче неудачный десант на Мальте высаживал. Я его не трогаю. Пусть и он про меня забудет.

Форбс медленно поднял глаза к потолку. Смотреть на собеседника было не то чтоб страшно, но как-то негигиенично: в истинном облике Джузе Кремона являл собою полуразложившийся труп, безгубый к тому же, и его изумительной белизны зубы, включая четыре вампирских клыка, были просверлены дырочками разных размеров: дань музыкальным склонностям вампира-оборотня. Под певучим псевдонимом «Тони Найтингейл», давши на обложку свою довоенную фотографию, периодически выпускал вампир в соседнем Пуэбло диски-гиганты с изумительными концертами художественного свиста. Их раскупали. На гонорар покупал Кремона в местном ларьке донорскую кровь, и для окружающих был совершенно безопасен. Отчего тихий мальтийский юноша, погибший во время высадки итальянского десанта, превратился в вампира, — сам Кремона помалкивал, а спрашивать не всякий бы решился. К тому же его очень ценил Форбс: это был единственный оборотень, находившийся в двойном административном подчинении, — с одной стороны, он, как оборотень, числился в треклятом секторе трансформации у псевдополяка, с другой, как бесспорный покойник, мог подчиняться только медиуму Ямагути и Форбсу, — двое последних очень дружили, настолько, насколько вообще возможна дружба японца с древним китайцем. Впрочем, всем было известно, что подчинение Кремоны медиуму — липовое, у того и отдела-то не было, а дух мальтийца обитал не на том свете, а прямо здесь, в бренных останках, шляющихся день и ночь по коридорам и пугающих лаборанток. Однако же вампир обладал легким характером, его шляние в природном облике было всего лишь мальтийской шуткой, — а ведь он замечательно умел превращаться в козу, в волка, в медведя, в Братца-Кролика, в Статую Свободы, в президента Гардинга (на что тот безумно обижался на том свете), в певца Синатру, в Красную Шапочку, еще кое в кого и кое во что.