Евгений Витковский - Павел II. Книга 3. Пригоршня власти

Лопасти постепенно остановились. Бабка Марфа присмотрелась к бригадиру, разглядела на его погонах двуглавых орлов — ну точь-в-точь, как сама вышивала! — и потеплела.

— Да на тебе, милок, лица нет!

— Нет лица — первым делом винца! — встрял староста, слезая с танка.

Старуха на него окрысилась:

— Я тебе винца! Я тебе пушку твою знаешь куда?.. А ну, Маша, помоги человека в избу завести. Винца не будет, а пивцо у Матрены поспело, да и запас есть. Она у нас по пивам мастерица. Шевелись ты!

— Да я за рулем… — попробовал отнекнуться Сухоплещенко, но его никто не слушал, да и не очень-то он был за рулем. Бригадир с трудом, опираясь на Машу, перешел в резную избу, где вторая старуха уже держала наизготовку ковш с тепловатым, но на редкость духовитым пивом.

— Английское белое! В самый смак с морозцу! — объявила Матрена, не утерпела и почала ковш. Сухоплещенко тоже приложился. И немедля решил к молочному заводу докупить еще и пивоваренный. Такое вот английское пиво? Его в Англию экспортировать запросто можно, там такого не пробовали!

— Ублажила, бабушка, ублажила, — поблагодарил бригадир, умело и привычно приспосабливаясь к любой обстановке и потому вслед за словами отвесив почти поясной поклон. — А ведь и на другой манер, поди, сварить сумеешь?

Старуха расцвела.

— Сосновое? — предложила она. — Есть третьедневошное, совсем еще не закисло. Плюнь ты на свой вертолет, так его? Никто его отсель не улетит. Проходи, проходи. Вынеси, Маша, Николая Юрьевича угости, а то он там у себя в танке отморозит что-нибудь. Нет, туда вынеси, в нашу избу председателев не пущаю.

— Да староста я! — попробовал вякнуть бедняга, сидя на танке и видя, как дверь закрывается.

— Видала я тебя… Член коммуниста! — рявкнула Матрена, и дверь окончательно захлопнулась.

Николай Юрьевич полез обратно. Охоту ему загородили, выпивки не вынесли, но у него и свой запас кой-какой был. Не был он охотником до этих самых старухиных пив. Он был другим охотником. Эх, уток бы сейчас пострелять со штатива… Он свернулся калачиком и собрался заснуть до новых событий. Однако же люк над ним снова открылся, и Маша Мохначева, добрая душа, сунула ему в руку стакан со сметаной. Тоже неплохо… Через секунду староста уже уснул, обнимая пожалованный поповнами гостинец. Он искренне хотел от него отпить, но уснул. Вообще-то он иной раз по две, по три недели не ел ничего, кроме яиц, которые ему по доброте душевной варила вкрутую все та же Маша.

А в избе Сухоплещенко, вспомнив далекое хохломское детство, вылез из сапог и сел на табуретку. Одной старухе в нем понравились погоны, другой то, что он пивную двухлитровку, бровью не поводя, опростал да похвалил. Маше в нем ничего не понравилось так чтобы особенно, но ясно было, что человек столичный: может, Пашу видал?

Матрена, отставив метлу, вытащила с ледника корчагу соснового, третьедневошного, наилучшего.

— Брюхо-то с холоду не залубенеет? Ты, гляди, поспешай не спеша, у меня еще три сорта есть, даже английского красного малость, — Матрена словно помолодела на тридцать лет. — Вертолет потом только не урони… — Тут она вдруг засомневалась. — Нет, погоди. Тебе с холодрыги сейчас плохо пойдет. Погоди, по-нашему, по-благодатскому изопьешь…

Поповна слегка разогрела корчагу в печи, отлила в ковш, сунула в пиво деревянную ложку с верхом чего-то подозрительно пахнущего на всю избу горчицей — и поставила перед бригадиром. Тот, не глядя, хлебнул, но целиком не осилил, закашлялся. Матрена, поколачивая его по спине, запричитала:

— Ну куда ж все сразу, я ж тебе полгарнца плеснула, да с горчицею, чтобы пот прошиб, — а пот, кажется, бригадира и вправду прошиб: поповна повела носом, — да что ж за дух такой? Сосна, понятно, горчица, а вот почему так пахнет, будто еще и помер кто?.. Маша, ты поди, глянь, член коммуниста дуба там еще не дал? Еще и можжевеловый дух откуда-то…

Бригадир очень хорошо знал, какой-такой можжевельник из него пошел, и каким-таким несвежим покойником повеяло. Таким потом не прошибало его никогда, ни в какой бане; впрочем, в баню он и не ходил никогда, предпочитал мыться у себя, по-домашнему, бухтеевская жена коньяк хорошо подает… Дочь его наверное, тоже научится. Но это через годок-другой, сейчас не выспела еще. А что джином запахло да покойником — фиг с ними, маршал давно выварен, джин в танке стоит, — ну, кокнулась одна бутылка, две бутылки…

На пороге стояла Маша, за собой она тащила белую обезьяну.

— Аблизньян-снеговик! — ахнула Марфа, мигом догадавшись, что бывает с сельским старостой, опрокинувшим на себя стакан сметаны в силу неспособности таковой выпить, — давай соснового остаток!

— В сени его, в сени! — возразила чистюля-Матрена. Один мужик ледяной-пьяный, другой разопревший-подпоенный, статочное ли дело двум поповнам, двум старым девам, такое у себя в избе терпеть? Впрочем, бригадира Матрена сама же и упоила, — да нет, давай-ка их обоих в баньку, там тепло не ушло еще. Пусть поспит член коммуниста, охотиться завтра будет. Только ни-ни!

Насчет «ни-ни» совет был явно лишний: Николай Юрьевич давно уже ни к каким подвигам насчет женского пола способен не был; отчего-то впрямую по наследству лукипантелеичево искусство не передавалось. А бригадир… Там видно будет. Маша вытащила старосту в баньку, зажгла лучину. С лица ни на мать, ни на отца, ни на великого князя похож не был. Маша с трудом искала в его мятой, не до конца отмытой от сметаны харе сходства с Пашей — не было его, не было.

Две поповны с трудом ввели в баньку бригадира, почти отрубившегося с непривычного питья да с деревенского воздуха. В свете лучины Маша видела, что лица обеих старух покрывал густой румянец.

— Сполоснуть бы ему хоть морду-то, Маша, негоже нам, девушкам, с мужиками, а ты, поди, обыкла…

Маша рассердилась.

— А я вам не девушка? Двух мужиков на одинокую бабу?

— Да уж прости, прости, Машенька, мы грех за тебя замолим, век молиться будем! — пролопотала Марфа, видимо, хорошо понимавшая, что репутация их девичья под большой угрозой, да уже, почитай, погибла, если только Маша не согласится молчать как рыба, притом неговорящая. Маша оглядела бригадира. Нет, и этот на Пашу ничуть похож не был. Ну, стошнило человека, развезло, так с непривычки ведь, разве он у себя в городе сосновое пиво пробовал? Там и сосен-то нет, поди…

Бабки, мелко крестясь, но не забывая и Машу перекрестить и прочих, затворили дверь и оставили бедолагу наедине с двумя отрубившимися мужиками почти в полной темноте. На улице, хоть и декабрь, было еще светло. Ну, что с мужиками делать-то? Николая Юрьевича Маша бережно раздела, задвинула в теплый угол, прикрыла мешковиной. Бригадиру только ополоснула лицо, но раздевать побоялась: вдруг очнется, поймет неправильно… то есть правильно, но не так, как надо.