Андрей Мартьянов - Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]

Дугал, к счастью, отсутствовал недолго. Вернее, он почти сразу распахнул калитку пошире и призывно махнул Гаю. Не чувствуя под собой ног, ноттингамский рыцарь сделал несколько шагов и сам не заметил, как оказался внутри пределов Турского аббатства. Мак-Лауд, вопросительно глянув на спутника, внезапно проявил несвойственное ему человеколюбие и занялся переговорами со словоохотливым братом привратником, немолодым уже человеком в потрепанной черной рясе. К концу их беседы Гай несколько очнулся, даже найдя в себе силы оглядеться по сторонам и прислушаться.

Выяснилось, что благородным господам из Англии, решившим по пути в Святую землю посетить знаменитую обитель, ни в коей мере не возбраняется зайти в храм для поклонения тщательно оберегаемой вот уже шесть сотен лет реликвии — плащанице святого Мартина. Сам привратник, к сожалению, не может отлучиться со своего места, дабы проводить их, но в соборе обязательно встретится кто-нибудь из братии, кто сумеет подробно ответить на вопросы гостей и, если у них появится такое желание, показать все, достойное внимания. Брат привратник не мог с уверенностью пообещать, что милордам рыцарям удастся повидать отца аббата, но, если их дело настолько неотложное и важное, то… Все может быть.

Дугал, заговорщицки понизив голос, назвал какое-то странно прозвучавшее для Гая имя и осведомился, сохранилась ли могила этого человека. Привратник торопливо закивал и, кажется, даже слегка обиделся подобному вопросу. Мак-Лауд коротко поблагодарил, заодно перебросив обрадованному сторожу ярко блеснувшую монетку, и компаньоны зашагали по вымощенному мелкими светлыми камнями внутреннему двору.

Чтобы попасть к главному входу в храм, как объяснил привратник, требовалось обойти братский корпус — приземистое здание серого камня с рядами крохотных окон под нависающим карнизом красно-коричневой черепичной крыши. Торжественность и спокойствие этих вырванных из суеты городской жизни мест, казалось, разлитые в воздухе, подействовали не только на начавшего успокаиваться Гая, но и на его попутчика. Во всяком случае, с его физиономии исчезло постоянное слегка насмешливое выражение, сменившись чем-то, весьма похожим на глубокую задумчивость. Сэру Гисборну иногда начинало мерещиться, что в его странноватом знакомом живет два человека: один — Дугал из клана Лаудов, неугомонный задира, пьяница и бабник, а второй… Второй гораздо умнее и мудрее всей их компании, и, как положено мудрецу, чаще предпочитает хранить молчание.

Они свернули за угол и разом остановились. Перед ними возвышался Турский собор, бледно-золотистый, с взлетающими над землей двумя квадратными башнями колоколен, статуями в нишах и изящно вытянутой вверх аркой портала. Над ней в радужных витражах идеально круглого окна-розетки играли лучи полуденного осеннего солнца.

Гай хотел что-то сказать, но внезапно обнаружил, что не может найти подходящих слов. Кроме того, его вновь разобрали тревожные предчувствия — вдруг его вина гораздо больше, чем он полагает? Вдруг святой решит, что такому закоснелому грешнику, как Гай Гисборн из Ноттингама, не место в благочестивой обители и не положено никакого прощения?

— Красиво, — нарушил мирную тишину Мак-Лауд, однако в его голосе не слышалось особенного восхищения. — Одного только не могу понять: неужели Господу на самом деле угодны все эти каменные громадины, облепленные внутри золотом? Здесь еще ничего, а в Италии как построят собор, так не разберешься — то ли во имя Божье, то ли ради того, чтобы перещеголять соседний город… Отец Колумбан прекрасно обходится без всей этой роскоши, и мне кажется, он намного ближе к Небесам, чем здешние монахи. Наш священник из Гленн-Финнан, отец Беуно, с трудом связывал пару слов на латыни, а люди со всей округи шли к нему со своими горестями и радостями. Он жил в часовне, построенной моими предками лет двести назад, и никому не приходило в голову снести ее, чтобы соорудить взамен что-нибудь эдакое… Интересно, во сколько обходится здешним горожанам содержание такого великолепия?

— Ты бы попридержал язык, — раздраженно бросил сэр Гисборн. — Рассуждаешь, как настоящий язычник, прости Господи. Или в вашем захолустье все такие? Храм есть отражение Дома Всевышнего на бренной земле, ему надлежит поражать человеческое воображение и радовать глаз…

— Да знаю я! — перебил Дугал. — Только все равно это как-то неправильно. Что, чем больше в городе или в стране соборов, тем благосклоннее Господь?

— Замолчишь ты наконец? — уже всерьез рассердился Гай. — Не мели чушь, а? Сам знаешь, за подобные речи по головке не погладят. Где ты наслушался таких гадостей?

— Сам додумался, — Мак-Лауд наконец умолк, благо они уже поднялись по широким ступеням, слегка вытершимся в центре, и подошли к дверям собора — высоким, из темно-красного дерева, покрытым резьбой и украшенным позолотой. — Иди, выполняй обет, только не позволяй задурить себе голову. Я приду попозже.

— Ты куда? — несколько опешил сэр Гисборн, потому что компаньон явно вознамерился улизнуть.

— У тебя дела, и у меня дела, — туманно отозвался Дугал, уже успевший преодолеть половину лестницы. Гай с легким недоумением проследил, как шотландец остановил пересекавшего двор монаха и что-то у него спросил. Получив ответ, Мак-Лауд целеустремленно зашагал к северному приделу, свернул за угол собора и пропал.

— Дела у него, — повторил сэр Гисборн и, потянув на себя тяжелое литое кольцо, с некоторым усилием отодвинул толстую дверную створку. — Варвар варваром, а туда же — умствует…

Над городом поплыл долгий тягучий звон бронзового колокола, отмечавшего наступление полудня, или как его называли по монашескому уставу, часа шестого.

В аббатстве Гай пробыл несколько дольше, чем ожидал — почти до девятого часа. Ему повезло: отец настоятель, узнав о просьбе заезжего рыцаря, милостиво согласился уделить немного своего драгоценного времени. Хотя сэр Гисборн, не обладавший даром рассказчика, старался говорить как можно короче, опуская кой-какие малозначащие частности, история прибытия нового архиепископа Кентерберийского в Англию все равно чрезмерно затянулась. Известие о смене власти и казни канцлера Лоншана, конечно, уже добралось до Тура вместе с королевскими гонцами и опережающей ветер молвой, однако настоятель не мог не воспользоваться чудесно представившейся возможностью разузнать подробности из уст очевидца событий в далекой Британии.

К концу повествования Гай слегка взмок и чувствовал себя так, будто пару раз обежал вокруг Тура в полном боевом снаряжении. Однако его усилия получили неожиданное вознаграждение: аббат, выслушав печальную исповедь рыцаря из Ноттингама и побарабанив пальцами по столу, рассудил, что сэр Гисборн достаточно наказан за свои прегрешения. В сущности, его вина заключалась только в излишней горячности (впрочем, вполне оправданной, ибо он действовал во спасение служителя Господня) и вполне искупается его нынешним намерением отправиться в Святую землю. Если же добавить к этому искреннее покаяние мессира Гая и умеренное пожертвование в пользу прихода Святого Мартина, то щекотливое дело о невольном осквернении останков святого можно считать разрешенным ко всеобщему удовлетворению.