Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя

Василий заступился:

— Не в адрес пишешь, Тарас. Как говорится: кто правого винит, тот сам себя язвит. Мальчонка при чем? Он же не тобой, — мастером ставлен. Под мастера и ход. У Петра Ивановича небось и сейчас еще душа из пяток не выбралась…

Частым боем зазвонил у крыльца, в глубине двора, колокол. Толпа обернула головы и ахнула в голос:

— Хозяин!

И впрямь: хозяин.

Он стоял на каменном помосте крыльца, на дорогом персидском ковре, оглаживая выпростанную поверх енотовой шубы седую бороду, кивая приветно, но степенно на поклоны рабочих, поспешно снимавших картузы с лохматых голов. Рядом с ним, в шинельке с красными отворотами и золотыми погонами, с багровым лицом, переминался с ноги на ногу генерал. А позади, отступя, толпились, стараясь занять как можно меньше места, управляющий, мастер, становой пристав, еще какие-то форменные, в шинелях, при шашках и кобурах, казенные люди.

Василий даже присвистнул:

— Эн-на! Самого губернатора приволок благодетель-то наш! Будет, стало быть, дело… Эдакие иконы чудотворные только в престольный праздник подымают… да еще на войну разве, на большое убийство…

Запыхавшись, юркнул с дороги мальчишка. Тот самый, что знак давал. И шепотом ближнему:

— Казаки едут!

«Гренадер» ухватил на ходу мальчишку:

— Опять врешь? Голову оторву!

— Разрази меня бог! Глянь за ворота: видно.

Но и глядеть не пришлось: только прислушались, сразу же слышен стал мягкий стук неторопливых копыт по рыхлому снегу боковой, непроезжей дороги, перезвон бунчука, стук медных тарелок, залихватская, заливистая казачья песня.

— Эх, глотки луженые! Опричнина!

Сотня поравнялась с воротами. Два офицера, трубач, песенники. Еще офицер с фланга сотни, кивающей чубами из-под уральских — мохнатых, огромных — папах. Косят казаки глаза на рабочих. Качаются за спиною винтовки, позванивают шашки о стремена, играют в пальцах ременные нагайки.

Гарцуя, горяча коней, казаки — шеренга за шеренгой — заворачивали за угол. Не иначе как к тем воротам, что на заднем дворе.

Козуба, щурясь, словно под ветром, смотрел им вслед.

— Так, так… — проговорил он медленно. — Где губернатор, там и казачки; где казачки, там и плеточки. Хорошо еще, ребятки, мы по-зимнему-в тулупчиках да шубейках. Ежели по случаю и смажут, не столь обиду почуешь.

Опять прозвонил под старательной, торопливой холопской рукой фабричный колокол. Фабрикант снял меховую шапку и перекрестился. По молитвенному этому знаку, не обнажив головы, помотал крестным знамением себя по животу губернатор, закрестились позади него мундирные, и в толпе, запрудившей двор, опять поснимали шапки, закивали поясными, истовыми поклонами бабьи головные платки.

«Гренадер» положил крест, выворачивая фигурно руку, и подмигнул Василию:

— Я креститься: что не спится? Погляжу — ан не ужинавши лежу. А ты что не молишься? Еще кабы один спас, а то весь иконостас… Забыл, что ли, как крест кладут?

Василий ответил прибауткой на прибаутку:

— И того не помню, как поп крестил, а как родился — совсем позабыл.

На шутку — шуткой. Но глаза у Василия были острые и беспокойные, он не сводил их со старика Прошина, хозяина.

— Православные! — Голос купца был тих, говорил он будто у себя в столовой, за самоваром, ничуть не напрягаясь, но слова доходили до самых дальних закраин двора: такая налегла на толпу жуткая, темная, мерзлая тишина. — С недоброю я нынче к вам вестью. Не знаю уж, как и сказать. И слова такого на языке нашем, богоданном, святоотческом, нет, — немецким словом говорить приходится, как не было еще у нас такой на людей напасти. Настал на Руси, попущением божиим, кризис. — Он поднял угрожающе палец. — В торговле — застой. Товары на складах лежат, никто не берет. Банки денег не дают фабриканту под текстиль, и слова им против, по совести чистой, не скажешь, действительно, расчету им нет. От мануфактуры здешней мне нынче не то что убыток, а прямо сказать: разорение. Как ни думал, с кем совет ни держал — один ход мне только и выходит правильный закрыть фабрику.

Волна прошла по рядам. Колыхнулась толпа и опять застыла. Купец вздохнул, опустил голову, развел руками:

— Расчет так велит, а по христианству своему, как о вас подумаю, скорблю, православные… У меня ведь по старине, не как у немца какого или — казне не в обиду будь сказано — казенный какой завод. Деды ваши от нашей фабрики кормились, отцы и матери кормились, вы сами сколько лет кормитесь. Век душа в душу жили… Как тут вас на улицу? Куда вы поденетесь с детишками малыми?..

В толпе-ни шороха. Бабы, самые крикливые, и те застыли на месте; чего хочешь ждали, но чтобы фабрику вовсе на замок… Даже Козуба, видимо, врасплох взят-не отозвался, когда зашептал ему на ухо Василий:

— Это он что ж, а, Козуба?.. Стукнуть его, ирода, а?..

Фабрикант повел по-коршуньи глазами вокруг, по толпе. И на тихость ее усмехнулся в бороду едва заметной ухмылкой.

— Бога я чту, на счастье на ваше, — сказал он неожиданно громко, протодьяконским каким-то голосом, и приосанился. — Христа ради решил претерпеть. Может, он и взыскует меня, господь бог, за добротолюбие, не попустит вконец разориться… Работу я вам по-прежнему дам. Будем солдатикам пока что впрок на рубашечки и прочее готовить… Ежели уж на убыток идти, то для-ради отечества. Но, конечное дело, расценок снизить придется…

— Вот к чему гнул, палачья душа! — облегченно пробормотал Василий. — Наружу фокус-то.

Голос фабриканта стал еще жестче и властней:

— По старому расценку нипочем мне не выдержать: сам с сумой пойду и вас по миру пущу. Хоть по пятаку в день, а скинуть придется.

Толпа дрогнула. Но лица, растерянные, потемнели гневом. Сразу исчезло ошеломление, которое нашло было от одной мысли, что фабрику закроют. Куда, в самом деле, пойдешь с семьями, да еще в январе, после святок тотчас, когда последние деньги прожиты?! Была под ногами земля — не стало земли: пусто. В пустоте закачались даже самые крепкие. Ну а ежели только о плате идет разговор — это уж дело спорное.

Василий крикнул сразу же, едва договорил купец. Крикнул во весь голос:

— С чего скидывать-то? И то с голоду пухнем! По шестнадцать часов в день работаем, а платишь по восемь целковых в месяц. На хлеб не хватает…

— Правильно! — подхватил «гренадер» и полез вперед, к крыльцу, буравя толпу. — Это что ж будет? Последнюю кровь из грудей отсосешь, вурдалак!

Ряды сдвинулись, затопотали и взорвались сотнями криков:

— Правильно! Никаких сил нет!..

— С вычетами — и восьми целковых не наберешь…

— Бабам и поденным по пятиалтынному в день платишь…

— Да и те не деньгами платят — из твоей же лавки товаром…