Андрей Мартьянов - Время вестников

За это время армия Барбароссы, продвигаясь на юг вдоль побережья древней Палестины, миновала Антиохию, Латакию, Триполи, Тир и с каждым днем приближалась к осаждаемой сарацинами Акке. Ничего этого Гунтер не знал и не видел, цепляясь за жизнь и упорно пытаясь выстоять в борьбе с распространившейся инфекцией.

Организм победил. В неведомо какой день неизвестно какого месяца германец проснулся, чувствуя себя совершенно ослабевшим – но вроде бы живым и очень голодным. Прополз к заднику фургона, откинул полотнище и выглянул, узрев с одной стороны сияющее всеми оттенками зелени и лазури море, а с другой – пологие, мягких очертаний холмы, рваную зелень пальм и повозки, неспешно движущиеся под аккомпанемент ржания, скрипа, хлопанья бичей и криков погонщиков. Над армией висело вставшее уже привычным облако вонючего тепла, под тяжелыми колесами хрустел светлый песок, с моря тянуло свежестью и водорослями. Орали парившие над берегом чайки – крупные, белые, с черными головами и алыми клювами.

«Палестина? – Гунтер уселся, свесив ноги и оглядываясь по сторонам, словно увидев Божий мир в первый раз и поразившись его красоте и устроенности. – Мы в Палестине? Крестовый Поход идет своим чередом, и вот мы уже в Святой Земле… Я, наверное, похож на ожившего покойника, – он провел рукой по лицу, нащупав жесткую многодневную щетину и выступившие кости черепа. – И воняет от меня соответственно. Но до чего же хочется есть, кто бы знал!»

Остаток дня германец с горем пополам пытался привести себя в порядок. Наткнулся в фургоне на мешок с зачерствевшими сухарями и принялся усердно грызть похожие на камень кусочки хлеба, зная, что никакой горячей пищи раздобыть не удастся до наступления вечера и стоянки. Тогда будет нужно разыскать Мишеля, узнать, много ли времени прошло, где нынче марширует армия Барбароссы и как вообще обстановка – и у сильных мира сего, и касающаяся их маленькой компании.

«Вот лично мои дела хреновы донельзя, – мессир фон Райхерт вяло копался в сундуках в поисках чистой одежды, пошатываясь, когда колеса фургона попадали в выбоины. – Я чувствую себя так, будто меня пропустили через мельничные жернова, а потом сбросили со скалы в море…»

Под руку попался глиняный пузырек, внутри которого плескалось немного загадочной густой жидкости – бурой и скверно пахнущей. Германец рассмотрел и обнюхал вещицу с большим подозрением, а затем, брезгливо держа ее двумя пальцами, точно дохлую мышь, выбросил прочь. Кувшинчик жалобно хрустнул, угодив под фургонное колесо.

«Они что, лечили меня вот этим? Знахарские варева… сушеные жабы и мох с черепа висельника… Бр-р, какой ужас. И ведь еще небось платили лекарю… Интересно, во сколько обошлось Мишелю мое выздоровление? Если он расплачивался своим золотом, надо будет ему вернуть долг… Ох, и свадьбу его я наверняка пропустил… Кстати, где мои денежки?»

В фургоне, куда свалили невеликое имущество мессир фон Райхерта, увесистых кожаных мешочков с золотыми монетами и драгоценными побрякушками разыскать не удалось. Германец переворошил сундуки и мешки, с каждым мгновением испытывая все нарастающую тревогу – ибо залог его будущего благосостояния отсутствовал. Усилием воли приказав себе прекратить панику и начать мыслить логически, Гунтер через пару минут перестал изображать обезумевшего старьевщика и с облегчением рассмеялся.

«Ну конечно, пока я здесь валялся, Мишель ради безопасности забрал мои деньги к себе! Похоже, я еще не отошел после болезни и плохо соображаю. А Барбаросса – сволочь редкостная, наверняка ни разу не осведомился, как поживает герой, спасший его драгоценную шкуру!»

…Походное жилище де Фармера претерпело значительные улучшения. Нормандец прикупил где-то новый шатер, куда больше и роскошнее прежнего, и, к удивлению Гунтера, начал собирать вокруг себя тех, кто в недалеком будущем мог бы стать основой его личного копья, маленькой дружины числом около дюжины человек, состоящей из копейщиков и лучников. У входа в шатер бдела охрана, уставившаяся на потрепанного и отощавшего «друга мессира де Фармера» с крайним подозрением. Гунтера отказывались пропускать внутрь, пока на шум снаружи не выглянул Джентиле, опознавший германца и, кажется, вполне искренне обрадовавшийся его возвращению в мир живых.

Однако изменения произошли не только в обстановке. В шатре и в жизни Мишеля теперь царила леди де Фармер – по-южному яркая и миловидная, однако, на взгляд германца, несколько перестаравшаяся с количеством носимых ею золотых украшений, и весьма острая на язык. Уже к середине ужина Гунтер заподозрил, что его скромная персона категорически не по душе Мариэтте. Ее можно было понять: ободранный нахлебник, бывший оруженосец, а ныне непонятно кто, безземельный рыцарь без господина! – но на душе все равно становилось досадно. Ведь именно он, Гунтер, заставил Мишеля принять участие в Походе, они вместе прошли множество испытаний и разгадали уйму тайн, а теперь какая-то чернокудрая итальяночка преспокойно оттесняет былого друга в тень и Мишель как-то виновато оправдывается перед ней.

Прием был гостеприимным, еда и вино – вкусными, но германцу больше не хотелось здесь находиться. Третий, как известно, всегда лишний. Потому, отужинав, он осторожно перевел разговор на свои сбережения, попросив вернуть их. Мишель недоуменно захлопал белесыми ресницами:

– А я это… Решил, ты их куда-то спрятал или отдал ломбардцам на хранение… Когда ты заболел, я через пару дней подумал – надо бы твое золото прибрать от греха подальше. Пришел к тебе, осмотрел все и ничего не нашел…

– Как это – «не нашел»? – выдохнул германец, ощутив, как вдоль хребта прокатилась пригоршня битого льда, а в брюхе вдруг скрутился тугой комок. – Слушай, ты не шути так…

– Да я вовсе не шучу, – в растерянности откликнулся Мишель. – Зачем бы мне шутить с такими вещами… А ты хорошо посмотрел, везде? Может статься, ты пока валялся в горячке, затолкал их куда-нибудь и забыл об этом?

– Ага, затолкал сундук с мешками так, что теперь не в силах его отыскать… – мессир фон Райхерт тщетно пытался обрести утраченную опору под ногами. – Мишель, скажи честно: ты их взял на сбережение, а теперь решил надо мной слегка поиздеваться, так? Ладно, я понял, я не в обиде, но…

– Да не брал я твоих денег! – насупился нормандец, позволив себе даже пристукнуть кулаком по столу. Присутствовавшая при разговоре леди Мариэтта недовольно поджала яркие губки и что-то вполголоса сказала молодому супругу.

– Получается, меня ограбили? – упавшим голосом подвел итог германец. – Так, что ли?

Ответа не последовало. Мишель смотрел на него с сочувствием, леди Мариэтта – с тщательно скрываемым раздражением и снисходительным презрением: мол, хорош доблестный паладин, даже собственных денег не сумел сберечь! Гунтер потянулся к чаше с вином, отхлебнул, не почувствовав вкуса и смутно представляя, как же ему теперь быть. Еще несколько месяцев назад молодой де Фармер, услышав такое известие, махнул бы рукой и беспечно заявил: «Что за беда, моего золота вполне достанет на двоих, а там, глядишь, еще раздобудем!», но сейчас Мишель промолчал. Только повздыхал, посетовал на воров, у которых нет ничего святого и которые за покражи у воинов Христовых после смерти попадут прямиком в ад.