Андрей Мартьянов - Время вестников

«Кое-кто точно не умрет от скромности», – буркнул про себя Гунтер, по врожденной дотошности решив все-таки прочитать выданные документы. Теперь он безвылазно сидел в полутемной комнатке, обставившись свечами, разложив пергаменты и продираясь сквозь витиеватый стиль средневековых писцов. Голова у германца потихоньку шла кругом, малой отдушиной были только воспоминания об оставшейся на Кипре Елене-Даниэлиде да голоса за окном. Давешняя шумная ребячья компания по меньшей мере дважды в день наведывалась в облетевший сад, носилась по дорожкам, играла с собаками и убегала дальше. Несколько раз германец видел из своего окна матушку мальчиков, что жила в доме наискосок. Темноволосая миловидная женщина и в самом деле выглядела слишком юной, и Гунтер решил, что она доводится подросткам не родительницей, а близкой родственницей. Между собой дети и девица разговаривали то по-гречески, то на норманно-франкском, и мальчики частенько обращались к собеседнице «тетушка Агнесса».

Мессир де Фуа целыми днями где-то пропадал, объясняя свое отсутствие тем, что хлопочет над ускорением аудиенции и исполняет поручения, данные ему мадам Пуату. Впрочем, как-то раз он прихватил с собой Мишеля, проведя нормандца по достопримечательным местам Константинополя. Прогулка произвела на молодого де Фармера весьма сильное впечатление – он честно признался, что никогда не видел столь большого, населенного и богатого города, и даже не думал, что такие бывают на свете.

Памятный день визита в императорский дворец начался задолго до рассвета. Для Комнина из Палатия прислали крытые носилки алой кожи, расшитой золотом, и бывший кипрский деспот чуть приободрился, сочтя это за хороший знак. Прогрохотав через пробуждающуюся столицу, франкская кавалькада выехала на огромную площадь, образованную уменьшенным подобием римского Колизея, дворцом в античном стиле и огромными каменными вратами с бронзовыми решетками. Мишель, вообразив себя заправским гидом, важно сообщил германцу, что площадь и дворец зовутся единым именем Августеон, маленький Колизеум – это форум императора Константина, а ворота – Халкидия, главный въезд в Палатий. Стало быть, ромеи сочли их посольство достаточно значительным, чтобы впустить их тем же путем, каким попадают в свое владение базилевсы.

Крамольную мысль о том, что опытные и собаку съевшие на всяких церемониях ромеи просто-напросто устрашают впечатлительных европейцев, мессир фон Райхерт решил придержать при себе. Германцу тоже было до чрезвычайности интересно. Он искренне сожалел о том, что среди имущества гостей из будущего не завалялось кинокамеры или, на худой конец, фотоаппарата. Ведь к XX веку от этих величественных построек ничего не останется, и археологи будут вести бесконечные споры о том, принадлежал ли обнаруженный фундамент дворцу Августеон или нет.

Тяжеленные решетки Халкидии на удивление беззвучно уплыли вверх. Проезжая через укрепление, барон Мелвих обратил внимание на выщербленные участки каменной кладки и разбитые зубцы, задумавшись над вопросом: это результат небрежения или недавнего штурма? Если штурма, то пресловутый «народный гнев» разгулялся тут вовсю.

За воротами прибывших ожидали, да не один человек, а целая маленькая армия. Челядь и охрана Палатия, несколько напыщенных сановников в алых одеяниях на римский манер, переводчики с греческого на норманно-франкский, да еще какие-то непонятные юркие личности. Комнина, высунувшегося было из своих носилок, вежливо и непреклонно затолкали обратно. Гостей попросили спешиться и разоружиться – к счастью, об этой местной традиции франков предупредили заранее, и досадных затруднений не возникло. Собранное оружие уложили на носилки, закрыли отрезом бархата и унесли, пообещав вернуть по окончании аудиенции. Слуги подхватили паланкин с томящимся внутри кипрским деспотом и потрусили вперед, прочим оставалось только следовать за ними.

Недлинный, но извилистый путь завершился в просторной многоколонной зале, уже на треть занятой ожидающими приема у императрицы. Посольство Ричарда отвели в укромный уголок за колоннами, посоветовав набраться терпения. Когда наступит их очередь предстать перед базилиссой, их известят. Если во время ожидания гости пожелают есть или пить, достаточно сообщить об этом первому же попавшемуся на глаза дворцовому прислужнику.

– А я думал, нас сразу пустят… – совершенно по-детски разочаровался де Фармер.

– Мы птицы невысокого полета, – хмыкнул Гунтер. – Подумаешь, какой-то Ричард. Представь, что ты в засаде. Сиди, терпи, жди.

Шестерни государственного аппарата Византии вращались с воистину царственной неспешностью. Спустя час потерявшие терпение Мишель и несколько франков помоложе удалились на прогулку по медленно наполнявшемуся залу – поискать соотечественников, выспросить новости и поглазеть на присутствующих. Явившиеся слуги молча разложили на полу толстые кожаные подушки, заменявшие здесь привычные скрипучие стулья. Де Фуа, с меланхоличным видом побродив туда-сюда, тоже улизнул. Возмущенный повальным дезертирством мессир фон Райхерт решительно свалил обязанность стеречь пленника на подчиненных и отправился знакомиться с обстановкой.

Довольно быстро выяснилось, что европейцы здесь присутствуют, хотя и в малом количестве – в основном аудиенции ожидали местные уроженцы. Новости о захвате Кипра в Константинополь уже дошли, но смутные и противоречивые, у очевидцев падения острова взахлеб выпрашивали подробности.

Обогнув зал по периметру, германец добрался до небольшой решетчатой двери в дальнем конце, пребывавшей под бдительной охраной местной стражи. За прихотливым сплетением золотых прутьев в мерцании свечей и факелов смутно различался большой зал, где, видимо, и шел прием. Время от времени решетку открывали, впуская новую группку алчущих узреть императрицу. Прикинув, сколько еще придется ждать, фон Райхерт тягостно вздохнул. Может, стоило дать взятку кому-нибудь из встречавших чинуш?

По зале ветерком пролетел сдержанный ропот, какой возникает при приближении важной персоны. Присутствующие без всяких указаний торопливо раздались в стороны, и из неприметного бокового прохода в залу широким шагов ворвался некто, сопровождаемый отстающей и едва не трусившей свитой из писцов, охранников и слуг. Издалека германец разглядел только светловолосую голову, топорщившийся на широких плечах ярко-алый плащ, и переливчатый блеск золотого шитья и украшений. Почтительную тишину разбил низкий, уверенный голос, произносивший греческие слова с резким акцентом уроженца Северной Европы. Голос показался мессиру фон Райхерту смутно знакомым, и, вспомнив усвоенные начатки греческого, он полушепотом спросил у оказавшегося рядом ромея, с виду – богатого торговца: