Анатолий Дроздов - Интендантуррат

Дед Теодора, приживаясь в новой стране, сменил религию, внук позаботился, чтоб его дети своевременно вступили в комсомол. Без этого трудно было рассчитывать на поступление в вуз, а Теодор желал дать детям хорошее образование. Петер Шмидт получил диплом инженера в Ленинграде, Эльзу далеко от себя отец не отпустил, и она поступила в местный педагогический институт. Там познакомилась с будущим мужем. Саша Поляков был любимцем курса: веселый, обаятельный, он замечательно пел и красиво говорил. Девушки сходили по нему с ума, но Поляков выбрал Эльзу. Обиженные однокурсницы шептались: причиной выбора стала вовсе не любовь. По местным меркам Эльза считалась богачкой: у отца был свой дом, хорошее жалованье, Эльза лучше всех на курсе одевалась и не испытывала нужды в карманных деньгах. Ей и ранее завидовали, а после замужества стали вдвойне. Кто из завидовавших написал донос, Эльза так и не узнала. Через месяц после свадьбы Сашу арестовали. Поляков любил в тесной компании друзей болтать на острые темы, кто-то его высказывания аккуратно занес на бумагу и переслал куда следует. Там бумаге дали ход. Через два дня после Саши арестовали Теодора Шмидта и его сына. (Петер, получив диплом, вернулся в родной город, где работал конструктором на заводе.) Шел 1937 год, СССР враждовал с Гитлером, быть немцем в советской стране само по себе было делом подозрительным, а тут сразу двое и оба инженеры! Что им стоит соорудить бомбу? Зачем врагам народа бомба, объяснять не следовало: газеты чуть ли не каждый день печатали репортажи с показательных процессов. Дело завертелось. Эльзу вызвали на допрос. Следователь, молодой, бесцеремонный, не выпускавший изо рта вонючую папиросу, потребовал, чтоб она рассказала, как ее родственники готовили покушение на товарища Сталина. Эльза возмутилась. Какое покушение?

- Говори! - следователь хватил кулаком по столу. - Не отпирайся, сучка! Я тебя заставлю!

- Сам ты "сучка"! - закричала, вскочив, Эльза. - Окопался тут! Сам враг народа! На честных людей клевету возводишь! Я напишу товарищу Сталину, чем вы тут занимаетесь!

От неожиданности следователь опешил. Он привык к слезам и униженным просьба, а перед ним встала фурия: грозная и беспощадная. Эльза была настоящей комсомолкой, искренне верила в идеалы социализма, поэтому поведение следователя казалось ей возмутительным не только в личном, но и государственном масштабе. Гнев ее был искренним, и следователь это почувствовал. Неожиданно для себя стушевался.

- Все равно расскажешь! - сказал, подписывая пропуск. - Никуда не денешься.

Следователь оказался не прав. Через неделю Эльзу вновь вызвали. В этот раз допрашивал следователь лет сорока, с усталым серым лицом. Задав Эльзе несколько незначащих вопросов, он протянул ей протокол допроса.

- Подпишите!

Протокол был коротким: "О вражеской деятельности Полякова Александра Васильевича, Шмидта Теодора Генриховича, Шмидта Петера Теодоровича мне ничего неизвестно. В моем присутствии они никаких вражеских разговоров не вели, поручений мне не давали. С моих слов записано верно".

- Я не буду это подписывать! - сказала Эльза.

- Почему? - спросил следователь.

- Мои родственники не враги народа.

Следователь вздохнул.

- Ваш муж показал на допросе, что создал контрреволюционную организацию, ставившую своей целью физическое устранение товарища Сталина, вовлек в нее вашего отца и брата.

- Неправда! - закричала Эльза.

- Он написал это собственноручно. Показания есть в деле.

- Отец и брат тоже написали? - упавшим голосом спросила Эльза.

- Они отрицают, но это не имеет значения. Подпишите! Родным вы не поможете, а вот себя защите. Послушайте доброго совета.

Эльза сердцем ощутила, что следователь говорит правду, и подписала протокол.

- Советую публично отказаться от родных, - сказал следователь, пряча бумагу. - В противном случае будет туго.

Совет был искренним, но Эльза не вняла. Согласиться с тем, что отец и брат (к мужу ее отношение переменилось) - враги народа, было выше ее сил. На комсомольском собрании она огрызалась. Ее немедленно исключили из ленинского союза молодежи, а затем - из института. Эльза оказалась предоставленной самой себе. Первое время она надеялась, что НКВД разберется, отца с братом выпустят. Она носила им тюрьму передачи, выстаивая огромные очереди. Это давало ощущение не распавшейся семьи. Однако скоро передачи брать перестали и велели больше не приходить. Никто и ничего не сообщил ей о приговоре. Наступило тоскливое одиночество. Дом Шмидтом всегда был гостеприимным, у брата с отцом имелось множество добрых приятелей и знакомых, теперь они разом исчезли. Вечерами становилось невмоготу. Эльза запирала дверь и плакала. Вытирая слезы, вспоминала доброе лицо отца, веселое - брата. Петер, которого все звали Петей, любил розыгрыши, постоянно подшучивал над младшенькой, но делал это по-доброму, чтоб Эльза не обижалась.

- Мы тебя, Элька, выдадим замуж только за министра! - говорил брат. - Ты у нас такая красивая, что жених меньшего ранга не годится. Правда, пап?

Отец улыбался в ответ. Эльза притворно сердилась, но чувствовала себя польщенной. Когда Эльза привела в дом избранника, брат перестал поминать министра и сразу подружился с Сашей. Отец зятя тоже принял. И вот...

Изгнанная из комсомола и института, разом потерявшая всех родных, Эльза боялась выходить на улицу. Ей казалось, что встречные прохожие смотрят на нее с презрением. Разумеется, это только казалось, но знакомые, увидев ее, или переходили на другую сторону улицы или проскальзывали мимо, опустив голову. Сидеть сутки напролет в пустом доме было тоскливо, Эльза стала гулять вечерами. Выбирала отдаленные, пустые улицы и бродила без цели и смысла, унимая сжимавшую сердце боль. Как-то, проходя мимо высокого, деревянного строения, Эльза услышала пение. Она удивленно посмотрела в ту сторону. На небольшом пригорке стояла деревянная церковь. Эльза видела ее много раз, но не обращала внимания - она ведь была комсомолкой. Двери церкви были открыты, внутри горел мягкий, теплый свет и доносилось пение. Эльза мгновение поколебалась и зашла.

Людей в церкви было немного, почти сплошь пожилые, они усердно молились и пели. Трепещущий жар свечей выхватывал из мрака суровые лики святых, строго смотревших с темных икон. Эльза стала в сторонке и стала слушать. Ее крестили в детстве, но молиться она не умела. Нянька пробовала ее учить, но отец, заметив, запретил. Поэтому Эльза стояла молча, слушая покаянные слова молитв. Внезапно она заплакала. Горько и сладостно. Вечерня закончилась, люди расходились, а Эльза все стояла и плакала в своем уголке. К ней подошел священник, старенький, седой, в потертом подряснике.