Евгений Зубарев - 2012 Хроники смутного времени

Еще после пары поворотов мы въехали в зону плотной застройки и двигались уже совсем неспешно. Когда показались яркие огни.заправочной станции, Палыч

— Баки уже полупустые, а когда еще случится оказия…

Заправка тоже была пустынна и светла, как весь город вокруг.

Палыч успел воткнуть заправочный пистолет в первый бак и заплатить деньги сонной кассирше, когда на станцию с отчаянным воем ворвался милицейский «козелок» и с визгом затормозил возле нашего микроавтобуса.

Я открыл пассажирскую дверь, но выходить не стал, внимательно наблюдая за ситуацией из темного салона.

К Игорю подошли сразу двое милиционеров. Первый, не доходя двух метров, крикнул:

— Документы! Быстро!

Палыч достал документы левой рукой, не отрывая правой от заправочного пистолета.

— Сюда иди!! — скомандовал все тот же наглый голос.

Палыч покачал головой:

— Ты забыл представиться, командир. Действуй по инструкции и не хами.

Первый мент от неожиданности замер, зато второй, с автоматом на шее, подошел к Палычу поближе. Развязно покачивая стволом, как эсэсовец в еврейском гетто, он бросил взгляд на наши номера и гневно закричал:

— Ты чё, деревня, охренел в натуре? Здесь тебе неПитер! Это, бля, Москва! Столица, бля, твоей родины!

Я решил вмешаться, пока не случилось непоправимого:

— Эй, орлы! Наша деревня называется Грозный,—сказал я веско, впрочем, не высовываясь наружу из спасительной темноты салона.

Теперь в ступор впал и второй мент — он затравленно шарил глазами по сторонам, но помалкивал.

Из милицейского «козелка» неспешно выбрался упитанный мужик в форме капитана милиции. Он шел к нам походкой блатного гопника, виляя бедрами и раскачивая плечами, а когда еще и пальцы растопырил,

моя рука сама легла на приклад помпухи. Снести такой ясабе башку картечью — не преступление, а акт гуманизма в любой системе моральных координат. Но я сдержал свои гуманистические позывы, ожидая развязки.

— Я не понял, сержант Цыбуля!.. Почему не стреляем на поражение в нарушителя режима комендантского часа?! — заорал блатной капитан, подойдя к своим подчиненным.

Я мысленно ойкнул: «комендантский час»! Вот оно что. Власти избежали погромов в столице, запретив жителям ночные передвижения, а иногородним кардинально ограничив въезд.

Что тут скажешь? Молодцы. Столицу они, судя по витринам и домам, таким образом действительно обезопасили. За счет провинции.

В салоне за моей спиной зашевелилось нечто большое и грозное, а потом оно выкатилось наружу и оказалось бешеным с пересыпа Васильевым.

— Ты, крыса тыловая… — начал с ходу орать Валера,ухватив одной рукой блатную жабу за воротник форменной куртки и тыча второй рукой раскрытым милицейским удостоверением прямо в морду капитану. — Я,бля, офицер уголовного розыска, проливал в Чечне кровь за всю Россию, а ты, хорек рыночный, мне предъявы тут делаешь?!

Украшенная пластырями и синяками, опухшая от суточного сна морда Васильева и впрямь выглядела ужасающе.

— Да я, бля, тебя тут на месте расстреляю! Как дезертира! Я, бля, контуженый, мне за тебя только лишнюю медаль дадут. «За избавление России от уродов»!

Васильев убрал удостоверение и, не отпуская воротника капитана, вынул пистолет «Иж». Вот ведь как приглянулся человеку этот механизм! А раньше, помню, Ругал он его страшными словами — и то в нем не так, и это не эдак…

— Кранты тебе, падла! Именем российского уголовного розыска! Приговор привести в исполнение немедленно! — в совершеннейшем исступлении заорал Валера во всю глотку, и я вдруг поверил, что он и вправду сейчас пристрелит эту милицейскую жабу.

На всякий случай я вынул помпу из-под куртки и взвел ее, вполне сознавая, что этот щелчок в ночной тишине услышат все персонажи нашего шоу.

Щелчок услышали, да так, что гнилостный запах переработанной кишечником тушеной капусты сначала почувствовал я, а потом уже чуткий до всякой дряни Палыч. Он как раз уже заправил первый бак и, благоразумно плюнув на второй, аккуратным, но быстрым движением повесил заправочный пистолет на стойку. Потом достал из-за пазухи какую-то бумагу, помахал ею и уверенно сказал:

— Мы выполняем задание государственной важности. Идите вы все на хрен, пердуны дешевые, или вас покарает федеральная служба физической лингвистики!

После этого Палыч сел в кабину и завел мотор, а Васильев с видимым сожалением отпустил воротник капитана, смачно сплюнул на асфальт и неторопливо вернулся в салон.

Я тут же захлопнул дверь микроавтобуса, и Палыч аккуратно вырулил на проспект.

В окно было видно, что менты не двигаются с места, перебрасываясь между собой не слышными нам из салона фразами.

Мы рванули вперед по проспекту, а потом Палыч свернул в боковую улочку, затем еще в одну и, наконец, припарковал машину в каком-то тихом жилом дворе.

— Знаешь, почему они света ночью не жалеют? —повернулся ко мне Игорь.— Чтобы камеры наружного наблюдения работать могли. Они нас, жабы, по камерам выловили, понял?

Вокруг стояли десятки машин, в том числе и микроавтобусы, так что, когда Палыч выключил свет и мотор, мы стали привычной деталью ночного пейзажа столицы.

Ночевка в тихом московском дворике благотворно сказалась на моих нервах — спать я уже не мог, но вялая дрема под забытое пение каких-то чижиков напомнила мне, для чего я, собственно, ввязался в эту авантюру.

Я вспомнил, что хочу, чтобы мои дети и близкие жили в таком же тихом, уютном дворике, где можно беззаботно гулять без помпового ружья за пазухой и слушать пение непуганых птиц.

Зато Палыч спал мертвым сном стахановца, выполнившего очередные двадцать пять норм. Он откинулся стриженой головой на белоснежный чехол подголовника, сложил крестом руки на мощной груди и презрительно выставил вперед нижнюю губу, так что стал похож на еще ненаписанную неизвестным художником картину маслом «Сон бюрократа».

— Тошка, смотри… — услышал я шепот за спиной и обернулся в салон, к проснувшемуся в очередной раз Валере.

Валера ткнул рукой в правое окно, где быстро поднявшееся солнце высветило каждый листик начинающих уже желтеть московских лип.

— Что там? — спросил я тоже шепотом.

— Да вон же! Смотри, дубина!—замахал руками Васильев, и я увидел, что именно его изумило.

Из распахнутой двери подъезда вышла совсем маленькая, лет пяти, девочка в летнем платьице. В руках она держала пакет с мусором. Пританцовывая и напевая что-то неслышимое нам, она донесла этот пакет до контейнера, бросила и, все так же непринужденно кружась в своем воображаемом танце, потопала домой.

Я тупо смотрел ей вслед, но в глазах у меня стояли совсем другие картинки из недавнего, но ставшего уже привычным жестокого петербургского бытия. И в том мире пятилетние российские девочки без надежной охраны жили на улице не дольше пары минут.