Сергей Конарев - Балаустион

В середине залы широким полукругом были расставлены столы, и вокруг них пиршественные ложа. На каждом месте лежала золоченая табличка с именем участника пира. Дабы гости ничего не перепутали и не нарушили субординации, вышколенные вольноотпущенники встречали каждого у дверей и провожали к его месту. Приглашенные уже начали прибывать, у высокого проема входных дверей воцарилась суета торжественных прибытий и церемонных приветствий. Македоняне позвали на пир всех без исключения магистратов греческих полисов, приехавших на Игры, военных командиров-стратегов, верховных жрецов храмов, и, конечно же, римскую делегацию во главе с консуляром Эмилием Лепидом. Квириты, как самые почетные гости, занимали «голову» стола, рядом с македонянами, далее шли места греческих жрецов и магистратов — по убыванию чинов — и дальний конец, «хвост» стола, сплошь занимали военные.

Смуглый парнишка в парадном белом с красным хитоне наблюдал за всем этим в окно, стоя на плечах другого отрока, высокого и дюжего. Еще несколько отроков в платьях попроще стояли внизу, с любопытством задрав головы и глядя на наблюдавшего, как будто это могло удовлетворить их интерес.

— Ну, что там видно, командир? — нетерпеливо спросил один из отроков, скуластый и подтянутый.

Царевич неодобрительно глянул сверху, на миг глянул в дерзкие глаза вопрошавшего, затем снова отвернулся к окну.

— Римляне стоят с афинянами и аргосцами. Консул, клянусь Палладием, разодет, как потаскуха, весь в красном и желтом.

Отроки, стоявшие внизу, дружно прыснули. Пирр воодушевленно продолжал:

— Болтает что-то, видно, спрашивает, почему до сих пор не начинают кормить. Пузо-то вон какое, небось, привык обильно жрать, скотина заморская!

— Ему б нашей каши лаконской отведать! — затрясся от смеха Лих.

— Ты что! Хочешь, чтобы Рим обвинил греков в отравительстве! — деланно ужаснулся Леонтиск.

— Га-га-га! — заржали все пятеро, находившиеся внизу, в том числе и тот, на плечах которого стоял царевич.

— Тихо ты, Энет, не трясись! — прикрикнул Пирр. — О! Спартиаты входят! Отец! И царь Агис тут же, и эфоры. Хо, и Эвдамид, ирен! Его допустили на пир! А меня — нет! Проклятье!

— Он ведь уже воин, — возразил эномотарху Лих, ничуть не боясь вызвать его гнев, — ему почти девятнадцать. А тебе только пятнадцать….

— Заткнись, Лих! — голос Пирра оцарапал слух. Коршун замолчал, но тут же скорчил спине командира гримасу.

— Их зовут за ложа. Ага, вот и Алкидам, отец нашего ублюдка Леотихида! Что-то царь Агис не торопится набить ему морду за наставленные рога! Клянусь богами, что за картина!

— И что Алкидам? — поинтересовался Леонтиск. От любопытства он аж привстал на цыпочки — больше всего на свете ему хотелось сейчас заглянуть в окно вместе с Пирром. — Бледный, отводит глаза в сторону?

— Нет, старый кобель! Улыбается, всех приветствует, ба! даже хохочет! Ну, наглец!

— Теперь понятно, почему Леотихид такой бессовестный. Плохая наследственность! — блеснул ученым словцом Ион.

Прочие покосились на него, но сказать никто ничего не успел, потому что Пирр вдруг подался вперед, как будто хотел запрыгнуть в окно и проговорил странно напряженным голосом:

— Что такое, не пойму? Отец… его повели в конец стола, к армейским чинам… Агис и остальные возлегают с римлянами… Да что же это?

— Что такое? Что там? — наперебой загомонили отроки, с тревогой глядя на изменившегося в лице эномотарха. Похоже, в пиршественном зале происходило нечто из ряда вон выходящее.

— Тихо, заткнуться всем! — яростно прорычал Эврипонтид, прислушиваясь. Мгновенно наступила полная тишина. — Что говорит этот македошка? Ах ты, червяк!

Пирр спрыгнул с плеч Энета так неожиданно, что тот едва не свалился. Царевич рванулся было ко входу в особняк, потом остановился, бурно дыша и сжав руки в кулаки. Глухо бросил:

— Оставайтесь на месте! — и ушел к парадным дверям. Там у него произошел короткий, сопровождавшийся энергичными жестами разговор со стражей и подоспевшим стариком-управляющим, после чего его с видимой неохотой пропустили внутрь.

Мальчишки, оставшиеся на месте, тревожно переглянулись.

— Что там могло случиться? — кривя губы, протянул Лих.

— А пес его знает, — проговорил здоровяк Энет. — Царя Павсания, по-моему, задели….

— Эномотарх что-то сказал про македошек… — вставил Леонтиск.

— С чего бы яриться им? — пожал узкими плечами Ион. — Не наше дело, конечно, обсуждать старших, но ведь сейчас у нас вроде как дружба с римлянами. Говорят, царя Агиса даже приглашали поехать в Рим и выступить в сенате. Командир рассказывал.

— Ага, царь Агис перед римлянами лебезит, а царь Павсаний — нет, вот ему, небось, и аукнулось! — горячо проговорил Леонтиск. Он часто беседовал с Пирром и был лучше других осведомлен о нынешней политической ситуации.

— Отставить разговоры! — недовольно бросил декадарх Тисамен, высокий отрок с вьющимися черными волосами. Леонтиск был рядовым его декады.

Афинянин поморщился. Он терпеть не мог людей, не умеющих разделять человеческие отношения и уставные. К сожалению, за Тисаменом это водилось.

— Авоэ, выходят! Командир и царь Павсаний! — возбужденно крикнул Энет, неотрывно следивший за входом.

При виде царя отроки приняли смиренный вид, машинально сменили свободные позы на стойку «вольно». Царь Павсаний внешность имел весьма мужественную и благородную. Несмотря на возраст и совершенно седую голову, он сохранил и горделивую осанку и подтянутую фигуру воина. Высокий лоб царя, переходивший в аккуратную залысину, прорезали глубокие морщины — следы глубоких дум и тревог. Сейчас кустистые брови царя сошлись к переносице, на его щеках горел гневный румянец. Положив руку сыну на плечо, Павсаний что-то быстро, возбужденно говорил. Сам Пирр в тот момент напоминал маленького демона, вырвавшегося на свободу после тысячи лет заточения и жаждущего крови. Желваки играли у него на щеках, уши горели, а ладонь нервно комкала хитон в том месте, где обычно находилась рукоять прицепленного к поясу ножа. К счастью, сейчас оружия при молодом эномотархе не было: в период Игр закон жестко ограничивал число тех, кому дозволено появляться на улице вооруженным.

Сын и отец вышли из ворот особняка. Леонтиску показалось, что управляющий, приставленный к воротам, ехидно усмехнулся им вслед. Рассмотреть точно афинянин не смог: тощую фигуру управляющего тут же заслонили широкие спины солдат из отряда Трехсот, занявших привычные позиции впереди и сзади царя.

Повинуясь движению головы Лиха, отроки неспешно пошли вслед за царем и его сыном. Они прибыли в Олимпию в качестве «спутников», почетной свиты царевича, и должны были повсюду сопровождать его. У ограды храма Зевса Олимпийского, вздымавшего толстые циклопические колонны к подернутому грязно-белыми облаками небу, царь и его сопровождение остановились. Царь, говоривший что-то сыну, заметил почтительно державшихся на расстоянии отроков, сделал рукой знак подойти. Они повиновались.