Елена Хаецкая - Звездные гусары

– Четырнадцать или пятнадцать.

Перелыгин помолчал немного, а затем сказал:

– И сколько платит старшая сестра за полет? Видишь, я сохраняю позитивный образ мышления.

– Она говорит, что готова отдать восемь тысяч в золотых рублях.

– Она или глупа, или очень богата, или не знает, куда девать деньги, или полет на самом деле не на Этаду, и вообще все гораздо опаснее, чем представляется.

– Сохраняй позитивный образ мышления, Перелыгин, – сказал приятель, подмигивая.

Он вышел, и почти сразу же вслед за этим в летную контору ступила молодая женщина.

Она остановилась, огляделась по сторонам. Контора находилась на краю аэродрома; комната, которую Перелыгин делил с еще несколькими частными пилотами, была просто обставлена дачной мебелью, на полке – бумажные кружева и чашки, в углу – самовар и корзина с шишками для растопки; компьютер и бумажный журнал полетов на отдельном столике.

Сам Перелыгин восседал на диванчике с пестрой обивкой; гостье он предложил плетеное кресло, в которое она и уселась.

Меркурий Перелыгин понравился Татьяне Николаевне сразу. Длинный, тощий, нескладный, с волосами неопределенного цвета, он обладал обаянием того рода, которое заставляет женщин в его присутствии чуть нервничать и самую малость заискивать. Понравиться ему было бы лестно, но кокетничать с ним – опасно, хотя и очень хочется.

Татьяна Николаевна, впрочем, была так поглощена собственной заботой, что даже не подумала о “стратегии поведения”. Она села в кресло, сложила руки на сумочке и сказала:

– Вам Леонтий Леонтьевич уже передал мою просьбу.

– Да, но я не вполне… – начал Перелыгин.

– Простите, я повторю все еще раз. Мне нужно, – она принялась загибать пальцы в тонких белых перчатках, – чтобы вы отвезли на Этаду меня и еще двух человек. Там мы пробудем неопределенное время. Затем вернемся. Я заплачу за все сразу вперед, если хотите. Мне так даже удобнее, не нужно будет больше беспокоиться о деньгах. В деньгах есть что-то неприличное, не так ли? У меня с собой.

– Восемь тысяч в золотых рублях?

– Да, в кофре. С ними остался для охраны Сидор Петрович – это наш дворецкий, как теперь принято говорить.

Она произнесла все это так просто, что Перелыгин растерялся.

– Вы приехали на аэродром с такими деньгами?

– Здесь ведь есть банк, кажется, или сейф? Вы можете забрать сразу, если согласны.

– Эта да… – задумчиво произнес Перелыгин. – Это не вы ли несколько месяцев назад пытались нанять корабль, когда один проходимец назвался пилотом и исчез со всеми вашими деньгами? – И вдруг – о чудо! – Перелыгин смутился. – Простите, кажется, я попал пальцем в небо…

– Да, это меня тогда обманули, – сказала Татьяна Николаевна. – Сейчас мне пришлось продать бриллианты – мое наследство. Папа не смог меня остановить… Вот еще вопрос: сколько человек вы сможете взять на корабль при обратном полете? Десять?

– Пятнадцать. При условии, что вы согласны на синтетические продукты.

Она встала, порозовела.

– Мы договорились?

Меркурий покачал головой, улыбаясь.

– Да, – сказал он, – мы договорились.

Экспедиция состояла из сестер Терентьевых и Тимофея Анисимовича Бородулина, учителя биологии из гимназии для девочек: в последний момент он все-таки сменил гнев на милость и согласился участвовать. Ему было любопытно.

Меркурий с Татьяной Николаевной сразу взяли тон двух взрослых людей, приставленных к двум детям: они заботились о том, чтобы Стефания и Бородулин вовремя кушали и не испытывали во время полета неудобств. Татьяна нравилась Перелыгину, чего он и не скрывал; впрочем, она едва замечала это и только улыбалась ему усталой и благодарной улыбкой. Она уважала его симпатию, он – ее выбор; между ними ничего не говорилось о чувствах.

С каждым днем Татьяна Николаевна выглядела все более усталой. Это было более всего заметно, когда она пыталась “встряхнуться” и “быть молодцом”. Перелыгину хотелось сказать ей, чтобы она не мучила себя, но он не решался. Ему казалось, что это ее отпугнет и разрушит их маленькую дружбу.

Стефания бо́льшую часть времени проводила с толстой тетрадью и карандашами. “Что можно писать в таких количествах? – спрашивала Татьяна Николаевна. – Здесь ведь ровным счетом ничего не происходит!”

“У меня сложный внутренний мир, в котором я пытаюсь разобраться, – снизошла как-то раз Стефания. – Я пишу полный отчет о моем состоянии. Что ощущает мое тело и как это воздействует на мою душу. И вообще – может быть, я люблю одного человека!..”

Высказавшись таким образом, Стефания окончательно замкнулась в себе.

Этада стала видна на шестой день пути, и Перелыгин позвал Татьяну Николаевну в рубку:

– Смотрите – вот она.

Татьяна Николаевна приникла к панорамному окну. Планета приближалась: точка, потом шар, все увеличивающийся в размерах. Казалось невероятным, что один человек может отыскать другого человека в таком огромном пространстве – в бездне космоса, на одной из мириад планет.

“Никакая личность во Вселенной не может быть заменена иной, якобы аналогичной, – подумала Татьяна Николаевна. – Как важен, как ценен человек, один-единственный, этот, конкретный, если все богатство мира не в состоянии восполнить его утрату! И как мы сильны, если в состоянии найти друг друга: в Царскосельском парке, в космосе, на планете… Как уютен и мил наш земной мир, – прибавилась спустя минуту еще одна мысль, – ведь в парке встретиться бываеттруднее всего. Теперь я понимаю, что это шутка. Это то, что неопасно, то, что возможно только дома… И скоро мы будем дома”.

Она ничего не сказала отцу о бриллиантовом колье. Он вообще полагает, будто дочери отправились в Москву на две недели – погостить у кузины ***. Не то чтобы Татьяна Николаевна прямо солгала – она сказала, что отбывает со Стефанией на две недели; г-н Терентьев предположил – в Москву, вероятно, к кузине ***, а Татьяна Николаевна ничего не ответила, предоставив отцу толковать молчание дочери, как ему вздумается.

Разумеется, это была ложь. Но папа как-нибудь простит.

Татьяне предлагали заложить колье, но она хотела, чтобы денег хватило наверняка, и потому продала. Безвозвратно.

Но она не жалела.

– Ты ведь не скажешь Штофрегену, что выкупила его на свои бриллианты? – спросила безжалостная Стефания, естественно посвященная во все подробности авантюры.

– Стеша! – вспыхнула Татьяна Николаевна. – Господин Штофреген не в рабстве у падишаха пребывает и не на галерах, о которых ты читаешь в книгах г-на Сабатини, а в джунглях, и его ни у кого не требуется выкупать, так что оставь свои романтические бредни.

“Стеша” поджала губы, а потом мстительно ответила: