Елена Хаецкая - Звездные гусары

Служба шла своим чередом. Страхов стоял ближе всех и не отрываясь смотрел на дочь. Бог знает, о чем думал ротмистр; вид у него был странный. Он как будто силился не заплакать и в то же время казался растерянным. Время от времени он озирался по сторонам, словно вопрошая: “Где это я и как здесь очутился?”

И вот, когда венчание уже подходило к концу и молодым оставалось только допить вино из общей чаши, послышались дикие крики, топотанье ног и выстрелы, и в церковь ворвались дикие варучане.

Тотчас они набросились на нас, пытаясь воспользоваться переполохом и перестрелять как можно больше народу. Однако гости на этой свадьбе собрались не простые, и все они явились с оружием, которое мгновенно перестало быть частью парадного туалета и использовалось по прямому своему назначению.

Завязалась перестрелка. Часть варучан отошла, и их преследовали уже за пределами церкви. Внутри остались только священник, жених и невеста, оба в венках из полевых цветов, с чашей в руках.

Они полагали, что опасность миновала и что можно завершать браковенчание без помех, пока за стенами шатра оканчивается внезапный бой.

И тут из-за алтарной преграды выскочило двое варучан. Никто не ожидал увидеть их здесь, да еще так близко. А они, очевидно зная, что жених по уставу непременно должен быть без оружия, напали вдвоем на Маханева. Один подскочил совсем близко и замахнулся ножом; второй, остановившись поодаль, прицелился из лучевика.

Маханев оттолкнул Ольгу Ивановну, дабы она не пострадала при первом выстреле, и увернулся от ножа. Длинный луч рассек полумрак церкви и коснулся маханевского плеча. Жених упал и откатился в сторону, а луч снова вышел из дула пистолета и начал преследовать его. Между тем первый варучанин с ножом опять бросился к Маханеву.

И тут Ольга Ивановна вытащила из-под вороха белых свадебных одежд маленький пистолетик и нацелила его на того, что был с ножом. Одно движение – и нападавший мертв.

Маханев лежал на земле, переводя дыхание, а Ольга Ивановна уже подбежала к нему и встала на колени рядом.

Варучанин с пистолетом засмеялся, наводя дуло на жениха с невестой. Бог весть о чем он думал; может быть, о том, что теперь сразу двое будут сражены одним выстрелом! Ольга Ивановна положила ладонь на глаза своего мужа, как бы желая успокоить его, и опередила варучанина с выстрелом на долю секунды.

Она не слишком метко стреляла в цель, однако попасть в неподвижного человека сумела, и враг ее рухнул, изумленно разинув рот и выронив пистолет из бессильной руки…

Через день отец Дамаскин закончил приводить в порядок изрядно разгромленную набегом церковь и первым делом явился в дом к Страхову, где теперь поселился и Маханев.

Ольга Ивановна чинно встретила его в гостиной и предложила чаю.

Отец Дамаскин чаю выпил молча и все это время хмуро поглядывал на хозяйку дома. Наконец он спросил:

– Где ваш супруг, Ольга Ивановна?

– Отдыхает, – вполголоса ответила она. – Мне не хотелось бы беспокоить его.

Отец Дамаскин откашлялся и снова начал:

– Я понимаю, Ольга Ивановна, что все случившееся – к лучшему, и что не будь вы с оружием в церкви – вряд ли удалось бы спастись супругу вашему и вам; но все-таки вы нарушили священнейший из запретов и…

– Нет, батюшка, прошу меня простить, что возражаю, – ответила Ольга Ивановна преспокойно, – но я нарочно просмотрела все бумаги по этому делу, еще загодя. Да вы и сами, если захотите, можете увидеть. При священных церемониях оружие снимают лишь в четырех случаях: при выносе плащаницы, при поклонении местным иконам, во время причастия и при браковенчании, причем в последнем случае – только жених.

– Это оттого так сказано, – чуть покраснел отец Дамаскин, – что никому и в голову не приходило, будто невеста может быть в церкви при оружии.

– Однако же правилами невеста не исключена из числа тех, кому оружие дозволяется, – заметила Ольга Ивановна преспокойно, – что, надеюсь, и послужит оправданием моему поступку. Впрочем, – добавила она лукаво, – вы на меня можете подать рапорт.

– А вы, конечно же, подадите встречный рапорт, – угрюмо сказал отец Дамаскин.

Ольга Ивановна улыбалась все веселее.

– Вот именно, – сказала она. – Непременно подам. Потому что я действовала в рамках дозволенного.

– Скорее не запрещенного, – проворчал он. – Ничего-то с вами не поделаешь, госпожа Маханева!

Вот почему Маханев всегда сдувает пылинки со своей жены. Это редкая женщина, сумевшая не только спасти жизнь своему мужу, но и переспорить отца Дамаскина.

Подпоручик Мухин был хрупкого сложения – из числа тех молодых людей, коих полковница г-жа Комарова-Лович без обиняков именовала “щуплыми”. “Потому что так и хочется тебя, голубчик мой, пощупать за руку – есть ли и впрямь телеса под мундиром или это одна только видимость”, – поясняла она краснеющему Мухину и при том решительно запрещала свидетелям этих сцен смеяться и даже хихикать.

Мухин никогда не мог хорошенько причесать свои волосы, и они всегда у него стояли торчком. Как бедняга ни старался, как ни примачивал и ни прижимал их щеткой, они все равно высвобождались и завивались рогом. И, как будто этих несчастий ему было недостаточно, у него, несмотря на темный цвет волос и глаз, по всему лицу были рассыпаны веснушки.

Оттого Мухин считал себя несчастнейшим человеком.

Разумеется, сразу же после прибытия его в полк начались для него всякие проверки, которые Мухин неизменно проваливал. Штаб-ротмистр Маханев, к примеру, проделал с ним такой трюк: подойдя знакомиться, поинтересовался с очевидным добродушием:

– А позвольте узнать, обладаете ли вы какими-нибудь особенными талантами?

Мухин сильно смутился и отвечал, что ничего такого за собою не замечал.

– Гм, – молвил Маханев, – а я, в свою очередь, могу похвалиться одним чрезвычайным талантом: я очень быстро умею пришивать пуговицы. Вот изволите ли ваш парадный мундир – а парадные мундиры у нас, разумеется, имеют традиционную и наиболее прочную форму застежки, – готов поспорить с вами на три бутылки коньяка, что за три минуты срежу с него все пуговицы и тотчас же пришью их обратно.

Мухин был так поражен этим предложением, что согласился не думая. Он подал Маханеву свой парадный мундир, а сам уселся рядом и сложил на коленях руки. Маханев быстро срезал все тридцать две форменные пуговицы с мундира, затем еще восемь пуговок с брюк и с рубахи – десяток. Затем кликнул денщика, чтобы принес шкатулку, взял иглу, нитку, поднес их к глазам, принялся вдевать нить в иголку…

– Позвольте, – не выдержал Мухин, до сих пор нервно ерзавший в своих креслах, – но ведь три минуты прошли!