И. Бугайенко - APOCALYPSE RETURN или о пробуждении национального самосознания

Авдюшка орал, как глухому:

— А вот сюда п’жалте, ваш’ство! Сюда вот! Тута у нас поп живет!

— Ке? [4] Кто? (мар.) Пооп? — спросил кто-то.

— Ну, эта, хейта, [5] Шаман (фин.) стал быть, хейта!

— А-а-а, руссика хейта!.. [6] Русский шаман (фин.) — понимающе откликнулся кто-то, и Матрена заметалась по двору. «Господи, чухонцы!.. За оброком, что-ли?.. А я-то, господи, с четвертью… Заарестуют!..» — так и не сообразив, куда спрятать бутыль, матушка Матрена столбом застыла посреди двора, глядя как в услужливо распахнутую Авдюшкой калитку («П’жалте-с, ваш’ство!») Боком протискивается здоровенный белобрысый и синеглазый финн с черным страшным автоматом на шее.

— А ето, ваш’ство, попадья наша, Матрена Исламходжоевна. Жена хейтова, значить, — Авдюшка всплескивал рукавами с нашитыми бело-голубыми шевронами, приплясывал вокруг незыблемо возвышающегося финна.

— Ага! — добродушно сказал финн. — Маткаа, рокка, яйкка, мези, млекко, порсас, пиистро! [7] Мать, кашу, яйца, мед, молоко, свинью, быстро! (рус., фин. искаж.)

— Чаво стала-то, Исламходжовна?! Оброк ташши!

— И-и-и, касатики, дык ведь нетути ничего!.. — привычно затянула Матрена. «У-у-у, ироды, чтоб вам повылазило! Все тянут, тянут — мочи нету!» — подумала она, боком-боком подвигаясь к дверям амбара.

— Как ето — «нетути»? — хищно спросил Авдюшка, наметанным глазом озирая двор. — А ктой-то у тебя надысь в анбаре хрюкал, ась? Нешто картошка хрюкает?.. Кабана хоронишь?!

— Каапанаа? — недоуменно спросил финн.

— Порсас, ваш’ство, в анбаре прячет. В тала, [8] Сарай (фин.) значить, — Авдюшка ткнул пальцем в сторону амбара. — Давеча с тактористом-те договаривалась, колоть его собирались нынче!

— Не пушшу! — вскинулась Матрена, загораживая спиной дверь амбара.

— Я те не пушшу! Я те не пушшу! — сипел Авдюшка, оттаскивая ее в сторону. — Ой, а ето чавой-то у тебя, ась? — он подхватил выпавшую из-под телогрейки четверть.

— Саамагонна остаа? [9] Самогоном торгуешь? (рус., фин. искаж.) — затвердевшим голосом спросил финн, сводя белесые брови к переносице.

— Сухой закон знаешь, ась?! Незаконно спиртное гонишь, ась?! — наскакивал Авдюшка на Матрену, дыша перегаром.

— Несаконнаа! — подтвердил финн.

— Отворяй двери-та, Матрена! Сдавай порося-та! — Авдюшка, зажав четверть подмышкой, отвалил засов.

«Ну, щас я вам сдам, изверги!» — подумала Матрена, отворяя загон, где, стукаясь о стенки, метался снедаемый страстями кабан Кешка.

— Хр-р-ры?! — недоуменно хрюкнул он, обнаруживая открытую дверцу. — Хр-р-ы-ы-ы!!! — радостно взревел он, вылетая разжиревшим мячиком из загона.

— Ой, господи-и-и! — взвизгнул по-поросячьи Авдюшка, роняя бутыль и соколом взлетая на забор.

— Ке? Мо?.. [10] Кто? Что? (мар.) — ошарашенно оглянулся финн — и увидел атакующего Кешку.

— С-с-сатана перкеле! [11] Черт побери! (фин.) — присвистнул он, хватаясь за автомат…

…Матушка Матрена, промакая глаза уголком косынки, смотрела, как четверо финнов, сопя от натуги, волокли бездыханного Кешку к броневику, притормозившему за калиткой. Полицай Авдюшка, присев на корточки у амбара, жалобно цокал языком, перебирая осколки четверти и алчно принюхиваясь к высыхающей лужице самогона.

Царь, государь и великий князь, всея Великия, и Малыя, и Белыя, и прочая самодержец Николай VIII сидел в малой тронной горнице и задумчиво тянул из золоченого ковша «Amaretto». В дверь посунулся рослый стольник в белом атласном кафтане поверх костюма «Adidas» и с поклоном доложил:

— Бояре пожаловали, государь!

Великий князь качнул на него узорным сапогом и стольник исчез. В дверь шумно полезли бояре в норковых шапках и турецких дубленках, сходу падали ниц и на четвереньках ползли приложиться к государеву сапогу. Передний боярин, блестя золотыми зубами, начал:

— Паслушай, колбатоно Нико…

— Э-э, бичо, я постарше тэбя буду, а? — потянул его за полу другой боярин.

— Слушай, кацо, твой дэд в Рязани на рынке мандарины продавал, когда мой атэц уже служил атцу колбатоно Нико…

— Твой атэц, маймуни, еще с дэрэва нэ слез, когда я…

— Цыть вы, генацвале! — ощерился великий князь, пинком ноги опрокидывая на них вазу с гвоздиками. — Всех обратно сошлю!

Дверь с треском распахнулась, и двое стольников, безжалостно топча простертых на полу бояр, подтащили к трону бессильно обвисшего в их руках стрелецкого полковника. Малиновый кафтан его висел клочьями, голова была обмотана набухшей кровью портянкой. Загремев кобурой маузера, полковник рухнул к ногам царя.