Левицкий Михайлович - МАРК КРАСС

– Почтенные сенаторы, Марк Красс сказал то, о чем думали многие, но не решались произнести вслух. Я могу лишь добавить, что держать заговорщиков в тюрьме – занятие весьма опасное. Мы взяли лишь вожаков заговора, а тысячи их сторонников живы, свободны и строят планы освобождения своих вождей. Благодаря нашему попустительству в Риме нет недостатка в разбойничьих шайках, способных на отчаянные поступки. По городу бродят толпы вооруженных гладиаторов, нанятых неизвестно кем. Собственно, целый отряд фракийцев содержал Цетег, что ни для кого не является тайной. Мы должны уничтожить главных заговорщиков, и сделать это следует как можно скорее.

Неожиданная активность сената побудила высказать свое мнение и безвольного товарища Цицерона – Гая Антония. Он вовсе не горел желанием быстрее решить судьбу узников капитолийской тюрьмы, просто должность консула вынуждала хотя бы изредка совершать какие-нибудь действия.

– Достойные ораторы говорили весьма убедительно и правильно, но мы забыли, что речь идет о римских гражданах, и без согласия народного собрания их не могут лишить жизни ни сенат, ни консулы.

У несчастного Антония вспотел лоб, пока он произносил эту короткую речь. И тут он встретился взглядом с Марком Крассом. Самый богатый человек Рима едва не испепелил гневным взором недалекого консула. Тот немедленно ощутил потребность продолжить речь.

– С другой стороны, чтобы созвать народное собрание, нужно время, а оно работает на Катилину и его сторонников. И еще: я не вижу в Риме такого места, где можно спрятать заговорщиков без опасений, что их не попытаются освободить сообщники.

– А ведь Антоний прав, – поднялся Гай Юлий Цезарь. – Сенат существует для того, чтобы блюсти законность в государстве. Чем же мы, уважаемые отцы народа, будем отличаться от обычных разбойников, если отправим на смерть римлян вопреки всем существующим законам. Сейчас для нас ясно как день: они преступники и должны быть уничтожены. А ведь спустя несколько месяцев, или лет, Рим взглянет на наше решение по-иному. Не поставят ли сенату и консулам в вину нарушение законов, установленных нашими мудрыми предками? Не лучше ли арестованных удалить в города, какие покажутся вам достаточно безопасными, и держать их в оковах под стражей до победы над Катилиной? Имущество преступников можно немедленно передать в государственную казну. На это мы имеем право.

– О каких надежных городах ты ведешь речь, Цезарь? Даже консул признал, что во всем Риме не найдется безопасного места, чтобы содержать заговорщиков, – вновь подал голос Децим Силан.

Не успел он занять место на скамье, как поднялся раскрасневшийся от гнева Марк Порций Катон. Это его предок настойчивыми требованиями в сенате решил судьбу Карфагена. Этот город был словно бельмо на глазу Катона Старшего, он рассорился со всеми сенаторами, но все же добился своего. Между собой сенаторы шептались: "Придется разрушить Карфаген, иначе Катон не даст нам ни минуты покоя". В настойчивости, целеустремленности и любви к отечеству Катон Младший нисколько не уступал своему предку.

– Не о своих ли друзьях ты проявляешь заботу, Гай Цезарь? Признаться, я удивлен, что вижу тебя здесь, а не у Катилины или Манлия. Ведь у Цезаря долгов больше, чем у Красса денег, а Катилина, как известно, обещает списать все долги.

– Я рад, Катон, что ничего не должен тебе, и ты моих долгов не касайся, – невозмутимо ответил Цезарь на выпад Катона. – Ты сам, Марк Порций, не из дружеских ли чувств помогаешь Цицерону, которому страстно захотелось посмотреть, какого цвета кровь у римских патрициев?

Тут уж не смог сдержаться Цицерон.

– Катон мне друг, но истина дороже, – перефразировал знаменитый оратор известный афоризм греческого философа Платона [23]. – Я уже долгое время не беседовал с Катоном и не виделся с ним нигде, кроме сената. Единственное, что нас объединяет в этом деле – наши имена в письме Катилины к Лентулу. Там был длинный список лучших людей Рима, которых следовало бы уничтожить в первую очередь. А вот твое имя, Гай Юлий Цезарь, там почему-то не значилось.

– В этих списках не было имен и множества других сенаторов. Не хочешь ли ты, Марк Туллий, сказать, что они в сговоре с Катилиной?

– Конечно, нет. Однако, как ни прискорбно, ты, Гай Юлий, недалек от истины. В упомянутом письме Катилины не оказалось имен сенаторов Луция Кассия Лонгина и Публия Автрония Пета. Как ты думаешь, где они?

– Публий Пет – твой школьный товарищ, – заметил Цезарь. – Тебе лучше знать, где его искать.

– Их видели весьма торопливо покидавшими Рим и направляющимися в сторону Этрурии, – ответил Цицерон на свой же вопрос, пропустив мимо ушей выпад Цезаря. – Я нисколько не удивлюсь, обнаружив их в лагере Катилины.

– Мне кажется, Цицерон, ты хочешь опорочить всех сенаторов, чьих имен не оказалось в этом проклятом списке. Я уже начинаю подозревать, что его написал кто-то из отцов народа, чтобы поднять свой авторитет накануне выборов.

– Довольно словоблудия, Цезарь – Катон попытался завершить позорную для сената полемику. – По-моему, все ясно: четверых заговорщиков следует предать казни, а для остальных, даже если мы их не разоблачим, это послужит хорошим уроком.

Вновь поднялся неугомонный Юлий Цезарь, но Цицерон успел перехватить инициативу:

– Довольно слов, Гай Юлий, мы внимательно выслушали твое мнение. Лично я склоняюсь к мысли, что твое выступление продиктовано не заботой о государстве, а лишь привычкой идти наперекор всем. В свое время ты не побоялся возразить Сулле и первым вернул из небытия имя Гая Мария. Такие смелость и упрямство достойны уважения, но примени их с пользой для государства и на ином поприще.

Вечером того же дня консулы, многие из сенаторов и преторы в сопровождении сотни легионеров направились к тюрьме. В подземелье вошли палачи и при свете факелов задушили Лентула, Цетега, Габиния и Статилия. Кое-кто из сенаторов, в том числе и Катон, спустились в подземелье, чтобы убедиться, что дело, стоившее сенату стольких нервов, наконец завершено.

Цицерон с чувством выполненного долга покинул тюрьму. И с удивлением обнаружил, что, несмотря на поздний час, форум заполнен народом, и взоры граждан обращены на него. Сенат решил держать в тайне время и место казни, но, увы, известное всего двум людям часто перестает быть тайной: знает один – знает один, знают два – знают двадцать два.

Цицерон, окруженный ликторами и стражей, приблизился к толпе и громко крикнул: "Они прожили!" Так римляне говорят об умерших людях, когда не хотят произносить слово "смерть".

Толпа принялась рукоплескать консулу, раздались крики: "Спаситель отечества! Отец отечества!" Так как Цицерон продолжил путь, толпа расступилась, образуя живой коридор. Под ноги консула полетели цветы, а женщины выставили у дверей светильники и факелы, таким образом осветив всю дорогу от форума до дома Цицерона. Тысячи людей вышли поблагодарить консула за спасение города и избавление граждан от великой и страшной опасности.