Александр Бушков - Лунные маршалы (сборник)

НО ВСЕ ЛИ ТЫ ЗНАЕШЬ О НАТАЛИ?

Несколько минут раздирающего легкие бега – и он оставил охоту далеко позади. Упал в жесткую траву, стиснул ладонями виски, чтобы забыть о том, что и от психического шока, от ненастоящих ран можно умереть; пытаясь вернуть себе прежнюю холодную ясность мышления, снова стать ученым, способным анализировать и делать выводы, отрешился от погони и всего остального.

ВСЕ ЛИ ТЫ ЗНАЕШЬ О НАТАЛИ?

Она ведь продолжала совершенствоваться, умнеть, взрослеть, учиться…

Быть может, ее разум обрел душу. Быть может, разум обрел душу раньше, чем ты успел это заметить, и теперь человеческого в ней больше, чем тебе казалось, она еще и женщина, на свой лад любящая своего творца? Почему же тогда?..

Любовь слепа. Любовь безоглядно прощает. Любящая женщина не видит недостатков своего избранника, считает недостатки достоинствами и готова повиноваться любым желаниям властелина, не отказывая ему ни в чем. Во имя своей любви она способна на спасительную ложь, готова лицедействовать, подлаживаться, всячески поддерживая заблуждения повелителя… До поры до времени. Очень часто настает момент, когда женщина вдруг понимает, что верила в миражи, наделяла избранника несуществующими достоинствами, а он оказался много проще, мельче, подлее. И случается, что обманутая женщина мстит, презирая и себя за то, что столько времени лгала, показывала хозяину исключительно то, что он хотел видеть…

– НАТАЛИ! ПРОСТИ! Я ЖЕ НЕ ХОТЕЛ, НЕ ДУМАЛ…

Не хотел верить, что она тебя обманывает? А может, тебе как раз и хотелось быть обманутым, верховный судья? Самого себя все же трудно обманывать, гораздо легче с благодарностью принять чужую ложь…

Охота приближалась медленно и неотвратимо. Хлопья пены летели с мягких лошадиных губ, остро посверкивали наконечники стрел, лица светились холодным азартом, в юной королеве он все явственнее узнавал Натали, и поздно умолять, невозможно начать все сначала, не ответив за то, что было прежде…

– НАТАЛИ! НО МЫ ЖЕ ОБА ВИНОВАТЫ!

А откуда ты знаешь, что один расплачиваешься за все? – пришла последняя мысль, оборванная звоном тетивы, и стрела впилась под левую лопатку, против сердца.

Боли он не чувствовал. Ревели рога, над равниной плыл тоскливый запах дикой степной травы.

Он безжизненно рухнул лицом на серебристо-серую панель, освещенную последними бликами меркнущего экрана.

И по экрану проползла слеза.

1985

С недавних пор в жизнь Митрошкина вошли загадочные и неприятные странности. Связаны они были с дочерью Ленкой шести лет от роду и неизвестно откуда взявшейся собакой.

О собаке Ленка мечтала давно и однажды заявила об этом без обиняков, но ей было решительно отказано – собака не вписывалась в интерьер. Паркет, ковры, лак, хрусталь, и на этом фоне тварь с непредсказуемым поведением, способная исцарапать одно, изодрать другое и разбить третье, – при такой мысли Митрошкину становилось зябко. Правда, собаки сейчас были в моде, и Митрошкин подумал как-то, что роскошная бело-желтая колли удачно дополнила бы общий рисунок квартиры, но больно уж хлопотно… С неодушевленными вещами гораздо проще, жрать не просят, гулять – тоже.

Одним словом, в собаке Ленке было категорически отказано. Несколько дней она дулась, были даже слезы, потом как-то незаметно успокоилась, притихла и даже, кажется, повеселела. Митрошкин достал через нужных людей японскую электронную собаку, которая и хвостом виляла, и лаяла, разве что не гонялась за кошками. И продолжал благотворно трудиться на благо общества и свое. Был он среднеответственным божком торговой сети и жить умел – то есть прихватывал регулярно, но не зарывался и оттого выпадал пока из поля зрения зоркоглазых товарищей с красными книжечками.

Он не сразу заметил, что электронное чудо пылится в углу, а заметив, собрался было прочесть Ленке лекцию о собственном трудном детстве, но не успел – подступили странности.

Сначала о пуделе, якобы купленном им для дочки, с восхищением отозвалась соседка. Митрошкин отделался многозначительными междометиями и поскорее прошмыгнул в подъезд. Назавтра о пуделе заговорил сосед. Потом еще один. И еще. В общей сложности человек десять. Митрошкин кивал и поддакивал, ни черта не понимая. На время, к некоторой пользе для государства, были заброшены пересортицы и усушки-утруски. Митрошкин раздумывал, сопоставлял и анализировал.

Постепенно оформилось следующее. Два раза в день Ленка подолгу гуляла в скверике с красивым черным пуделем, отзывавшимся на кличку Артемон. На расспросы отвечала, что купил папа. Соседи по площадке несколько раз видели, как Ленка заводила пуделя в квартиру. И происходило все исключительно в часы, когда не было дома ни Митрошкина, ни его жены.

Митрошкину казалось, что он спит и видит дурной сон, но проснуться никак не удавалось. На окольные расспросы о таинственном пуделе Ленка недоуменно распахивала глаза, а соседи исправно продолжали выкладывать новые подробности собачьей жизни. Предполагать, что они чохом спятили, Митрошкин не решался. В изощренный розыгрыш не верил. В своем рассудке тоже не сомневался. И тем не менее «его» собака существовала…

Доведенный до отчаяния этой фантасмагорией, Митрошкин однажды решился, нагрянул домой в неурочное время и прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть Ленку, входящую в подъезд с черным пуделем на поводке.

Загудел, поплыл вверх лифт, и Митрошкин кинулся следом, отмахал несколько пролетов и остановился так, чтобы его нельзя было увидеть с площадки. Щелкнули, разошлись дверцы, когти процокотали по бетону, и Ленка с пуделем скрылись в квартире. Вскоре Ленка вышла одна и уехала вниз.

Митрошкин трясущимися руками отпер дверь. Кухня, комната, другая, третья. Он заглянул в ванную и туалет, вернулся в кухню, потянулся было к дверце холодильника. Вовремя опомнился и выругал себя.

Он сам видел, как собака входила сюда. Никакой собаки в квартире не было. Факты исключали друг друга, но как же, как же? «Может, я – того? – подумал Митрошкин. – Вообще-то к лучшему, на суде сыграет, если вдруг, не дай бог… Нет, но как же? Пудель-то был?»

Ничего почти не соображая, он зашел в Ленкину комнату. Огляделся. Выдвинул ящик стола.

Рядом с куклой лежали плетеный кожаный поводок и узкий изящный ошейник.

– Ага! – обрадовался Митрошкин и выдвинул второй ящик. Отшатнулся.

Ящик был залит неизвестно откуда идущим светом, и в нем кружился вокруг невидимой оси шарик размером с небольшой апельсин цвета сочной молодой зелени – точь-в-точь поля, памятные Митрошкину по деревенскому детству. Митрошкин не решился протянуть руку и дотронуться – вдруг током стукнет или еще что… Он застыл над ящиком, а шарик кружился неспешно и размеренно, и вдруг черное пятнышко с полспички длиной показалось из-за края, пересекло шарик наискось и снова скрылось, но Митрошкин, напрягши глаза до рези, успел его рассмотреть.