Игорь Забелин - Записки хроноскописта

Петя ушел ободренный последними словами Березкина, и мы остались одни.

— Жду разъяснений, — сказал я.

— Видишь ли, неожиданно все свелось к пустяку. Я давно заметил, что при различных масштабах плана на всех трех вазах очень точно выдерживаются углы и пропорции. Последнее относится и к «пчеле», которая лишь строго определенным образом вписывается в план крепости.

Березкин достал из письменного стола несколько расчерченных белых листов и показал их мне. «Пчела» действительно целиком умещалась в пределах плана лишь в одном строго определенном положении, причем точка пересечения перечеркивающей линии с «талией» пчелы приходилась на небольшое свободное пространство между четырьмя плотно составленными кружочками.

— Если мы, точно соблюдая углы и пропорции, впишем воображаемую восьмерку в территорию Хостинской крепости, то вот тут, — Березкин ткнул карандашом в ту точку, в которой скрещивались витки восьмерки, — найдем клад. Точнее, найдем место, где раньше хранились сокровища.

— Ты абсолютно уверен, что они изъяты?

— Абсолютно. Смешно, но я потому и разгадал загадку клада, что очень обозлился. Неужели, думаю, я глупее тех, двоих?!

— Математика тебе помогла, — сказал я.

— И математика помогла, — согласился Березкин. — И еще раз поможет, когда мы снимем план крепости и впишем в него огромную нелетающую «пчелу».

Я удивленно взглянул на Березкина.

— Что ты так смотришь?.. Через неделю хроноскоп будет перенесен на вертолет, и мы отправимся в Хосту. Клада нет, но осталась его история. А я тебе уже говорил, что хочу прочитать ее до конца. Есть возражения?

Я улыбнулся в ответ.

— То-то! — сказал Березкин. — Человеческий опыт-вот подлинное сокровище. Даже если он негативный.

в которой мы отправляемся из Москвы на Черноморское побережье Кавказа; основная часть главы посвящена рассказу о розысках бывшего клада, а в конце повествуется о… тени, доставившей нам ни с чем не сравнимое волнение

С нашими друзьями Яшей и Евой мы виделись каждое воскресенье, вместе бродили на лыжах по заснеженным лесам Подмосковья, и они знали все подробности, касающиеся розысков воображаемого (как думали мы тогда) хостинского клада.

Должен признаться, что логико-математические выкладки Березкина, неопровержимо доказывающие существование Хостинского клада, произвели на всех нас значительно большее впечатление, чем можно заключить, прочитав предыдущую главу.

Яша, выслушав меня, решительно взял сторону Брагинцева:

— Не может быть, чтоб такой человек, как Брагинцев, опустился до мелких хищений.

— Ничего себе-мелкие хищения! Целый клад…

— Не в этом смысле. — На лице Яши появилось виноватое выражение. — Ну что такое клад?.. Ну нашел его, а потом? Не сидеть же на нем как собака на сене… Куда-то его отдать надо, по-моему… В музей… Да, в музей, например.

— Кое-что попало в музей. Та же серебряная ваза.

— Я понимаю, — сказал Яша. — Нет, просто надо с большим доверием отнестись к самому Брагинцеву. Поговорите с ним откровенно, на худой конец.

— Конечно, — сказала Ева. — Это гораздо проще, чем лететь в Хосту. Сначала нужно выяснить все, что можно, в Москве, и тогда уж лететь.

Я тоже-за железную логику. Глядя, как мой сын, каким-то чудом не растеряв лыжи и палки, катится с крутой горы (разговор происходил в овраге у станции Раздоры), я пытался сообразить, есть ли реальный способ воздействовать на Березкина.

— Надо колени сгибать, когда с горы едешь, — сказал я сыну после того, как он выбрался из сугроба. — Кто ж на прямых ногах с гор катается?

Сына я еще мог поучать, а вот Березкина… Мы давно уже договорились с ним не препятствовать тому направлению поисков, которого по тем или иным причинам упорно придерживался один из нас. Иначе говоря, мы исповедовали своеобразный принцип независимости в методах хроноскопии, хотя крайне редко апеллировали к нему. В данном же случае я знал, что Березкину необходимо обязательно самому, без всяких подсказок до конца распутать историю с Хостинским кладом.

Положение усложнялось еще тем, что мне предстояло уговорить его отложить демонтаж хроноскопа дня на два, на три и повторно просмотреть все кадры, относящиеся к Белому Мыслителю. Кадров было не очень много, и на сколько-нибудь крупное переосмысление их я не рассчитывал… Но, продолжая свои историко-литературные изыскания, я пришел к выводу, что мы осмыслили не все детали и некоторые кадры могут дать нам дополнительный материал…

Березкин откровенно скучал, «прокручивая» для меня старые кадры, запечатлевшие удары лошадиных копыт по телу Белого Мыслителя…

— Я должен хотя бы понять, к чему ты стремишься, — сказал он. — А то у меня такое ощущение, что один из нас круглый дурак. Что тебе до лошадиных копыт?

— Я с искренним удовольствием предаюсь анализу, в котором беспомощна математика, но зато сильна география.

— А если точнее?

— А если точнее, то, не поручась за год или даже столетие, я могу утверждать, что Белый Мыслитель попал под лошадиные копыта во второй половине мая.

— Не будешь ли ты любезен назвать число?

— Я не шучу. И я преувеличил, сказав, что не могу поручиться за столетие. Дата известна мне с точностью до двух-трех лет. Итак, май начала девяностых годов шестнадцатого века.

— Это меня устраивает, — сказал Березкин. — А долго ли нужно тебя просить, чтобы ты все толком разъяснил?

— Совсем не нужно просить. Город Дженне находится в зоне затопления реки Бани и в сезон дождей превращается в крохотный островок, сообщение с которым возможно лишь по воде… В сезон дождей и совершались почти все перевозки товаров между Дженне и Тимбукту, и в сезон дождей прибыл в Дженне наш араб с Белым Мыслителем, завершив путешествие водным путем по Нигеру и Бани… Если бы крушение произошло на реке и Белый Мыслитель утонул, конские копыта, как ты понимаешь, не смогли бы отпечататься на нем… Но если бы конная лава прошлась по нему в разгар сухого сезона, когда земля в саванне каменеет, деформации на теле Мыслителя оказались бы значительно сильнее. В том-то и дело, что события пришлись на начало сезона дождей, когда земля уже размокла, а реки еще не разлились…

— Но почему начало сезона дождей, а не конец, когда вода уже спала, а земля не высохла?

— Я объясню тебе. В конце шестнадцатого столетия и Дженне, и Тимбукту входили во владения государства Сонгаи или Гао. Как и в предыдущих государствах, возникавших на территории Западного Судана-в Гане, Мали, например, — в Сонгаи царил почти идеальный порядок. Страна не знала открытого разбоя, открытых грабежей, если не считать таковыми междоусобицы. Страна не знала воровства. И в этой стране конные отряды не затаптывали просто так мирных людей в землю-все путешественники подчеркивают безопасность суданских дорог…