Урсула Ле Гуин - Орсиния (сборник)

— Я думаю, умер император, — решил юный Верной.

— Господи! — воскликнул Брелавай. — Лучше бы Меттерних!

— А вот это невозможно! — заявил Санджусто. — Меттерних будет жить вечно. А что, великая герцогиня действительно так больна?

Орагон, усевшийся прямо на огромный редакторский стол, сняв сюртук и распустив узел галстука, покачал своей тяжелой массивной головой:

— Она еще вчера вполне была на ногах. А сегодня утром даже ходила к мессе в часовню дворца Рукх. Ходят слухи, что у нее рак, и это вполне возможно, однако сегодняшних событий отнюдь не объясняет. — Орагон говорил громко, с легким восточным акцентом, запросто перекрывая царивший в редакции шум, и явно наслаждался своей силой и способностью доминировать в любом обществе, хотя и выглядел довольно утомленным. Сейчас он был способен ответить на любой вопрос журналистов и заставить любого, даже этих неуправляемых щелкоперов, уважать его, ибо знал, что многие газетчики давно уже утратили к нему доверие. Так что он инстинктивно повернулся к тому, в ком ощущал вожака, лидера данной группы журналистов, и заговорил с ним, как посвященный с посвященным:

— А что творится сейчас на улицах, Сорде?

— Откуда мне знать? — Всезнайство Орагона раздражало Итале. — Наверное, то же, что и здесь. Все мы в одной лодке.

— Больше всего они боятся, что толпы безработных устроят демонстрацию, — сказал Верной со свойственной ему мальчишеской безапелляционностью и самоуверенностью. — Они и ассамблею-то прикрыли, потому что боялись, как бы ее заседания не превратились в место откровенного обмена мнениями.

— По поводу чего? — спросил Брелавай. — И что же тогда готовится в Рукхе? И почему вдруг все австрияки дружно сунули голову в песок?

— А знаете, Верной, похоже, прав, — сказал Карантай. — Вот только почему так внезапно? Они же сами себе создают повод для беспокойства, хотя раньше всячески старались этого избежать. Не похоже на Корнелиуса. Что-то, должно быть, его подгоняет.

Этот спор мог продолжаться бесконечно, и в итоге его участники переместились в «Иллирику», но и там ни до чего не договорились. Слова лились рекой, люди приходили и уходили, и к девяти вечера голова у Итале уже раскалывалась от боли. Он сидел, безучастно уставившись в свой стакан с пивом; на кромке застыла полоска пены. Он поднес стакан к губам, допил пиво и, уже поставив стакан на стол и собираясь встать и уйти, заметил, что к нему направляется Орагон, ловко пробираясь меж столиков. Склонившись к Итале, Орагон тихо сказал:

— Давайте выйдем отсюда на минутку, Сорде.

— А в чем дело?

— Мне нужно с вами поговорить.

Он взял Итале под руку, и они двинулись через улицу Тийпонтий к парку, но дождаться, когда они окажутся в тишине аллей, Орагон оказался не в силах и заговорил, перекрывая грохот экипажей на мостовой и близко придвинувшись к Итале:

— Во Франции революция! [30] Имеется в виду Июльская революция 1830 г. во Франции, покончившая с монархией Бурбонов и послужившая непосредственным толчком к Бельгийской революции 1830 г. и к Польскому восстанию 1830–1831 гг. Нанесла решительный удар Священному союзу. Главной движущей силой этой революции были рабочие и ремесленники. Король Карл [31] Карл X (1757–1836) — французский король из династии Бурбонов, издавший знаменитые ордонансы 1830 г., ограничивавшие демократические свободы. Свергнут Июльской революцией. свергнут. Надо сказать, он действительно зашел слишком далеко… Жители Шартра вышли на улицы… Теперь согласно конституции королем станет герцог Бордо. [32] Имеется в виду так называемая Июльская монархия — период правления французского короля Луи-Филиппа между Июльской (1830) и Февральской (1848) революциями и господства верхушки торгово-промышленной и банковской буржуазии.

Итале так и застыл посреди улицы, не замечая криков возниц и грохота колес.

— Так вот, значит, в чем дело?!

— Да. Карл, пытаясь распустить Палату депутатов, явно превысил свои полномочия и тридцатого июля отрекся от престола. Теперь там уже все недели две как закончилось. Новый король присягнет на верность Конституции. Это же конец абсолютизма, во всяком случае, во Франции!

— Конец! — эхом откликнулся Итале, слыша знакомые звуки большого города, видя вспышки фонарей на крышах карет, чувствуя запах пыли, конского пота и разогретых за день камней — все это в данный момент делало для него эти слова особенно значимыми.

— И начало!

— Как вы об этом узнали?

— Через своих друзей — из Вены и Айзнара. Кроме нас с вами, сейчас во всей стране об этих событиях знает не более десятка людей! — Итале несколько удивило то нескрываемое удовлетворение, с которым Орагон это сказал. И тут же прошептал смущенно, по-прежнему сжимая руку Итале: — Что же нам теперь делать? Как нам следует поступить? Это же настоящая бомба, и она вот-вот взорвется! О, Корнелиус это отлично понимает!.. Скажите, Сорде, не следует ли нам пока скрыть эти известия?

— Ни в коем случае! Эту бомбу как раз надо взорвать! С грохотом! И пусть о революции узнают все! Ведь наши враги именно этого и боятся, верно? Хорошо, значит, вы расскажете всем в «Иллирике», а я найду людей, которые кое-что напечатают и постараются как можно быстрее распространить это в провинциях. — Итале радостно засмеялся. У него голова шла кругом от значимости момента, и сознание старалось уцепиться за те немногочисленные реальные составляющие, которые способно было сейчас воспринять, — лязг подков, грохот колес по мостовой, вспышки фонарей на крышах карет. Итале понимал, что он и его друзья неожиданно выходят на историческую сцену, и чувствовал себя совершенно не искушенным в актерском мастерстве человеком, которого вытащили из-за кулис и заставляют играть в спектакле главную роль. И в то же время ему почему-то стало гораздо легче принимать конкретные решения. Наконец-то пришло время для конкретных решений! Только это и требовалось в такой момент, когда кругом рушатся стены и нужно во что бы то ни стало идти вперед, к той цели, к которой стремился всегда.

А вот Орагон почему-то ужасно растерялся. Видимо, решил про себя Итале, он никогда и не имел достаточно четкой цели и должной преданности избранному направлению. Невероятно честолюбивый, очень энергичный и чрезвычайно эмоциональный, этот человек не обладал все же той пассионарностью, которая так необходима настоящему народному вожаку. Впрочем, Орагон оказался достаточно сообразителен, понял замысел Итале с полуслова и был готов действовать.

— Ну хорошо, Сорде. Вот вам записка моего друга из Вены, в ней вы найдете еще кое-какие подробности. Передайте все это в редакции газет как можно скорее, пока их еще не позакрывали. А я постараюсь оповестить весь город.