Урсула Ле Гуин - Орсиния (сборник)

— Я знаю. — Эката любовно посмотрела на последнюю ложку пудинга и отправила ее в рот. — Это все знают.

— Мне он не нравится, — заявил Мартин.

— Почему же?

— Не нравится, и все. — Ему стало легче, все свое раздражение он вылил на Стефана. — Хочешь кофе?

— Ох нет.

— Давай, а? Я выпью. — И он уверенно заказал кофе им обоим. Эката любовалась братом и с удовольствием пила кофе.

— Какое это счастье — иметь брата, — сказала она.

Утром Мартин зашел за ней в гостиницу, и они вместе направились в церковь; когда они пели лютеранские гимны, то каждый слышал голос другого, сильный и чистый, и обоим это было очень приятно, и почему-то хотелось смеяться. В церкви они заметили и Стефана Фабра.

— Он часто приходит? — спросила Эката Мартина, когда служба кончилась.

— Нет, — ответил Мартин, хотя понятия об этом не имел, поскольку сам не был в церкви с мая. Он чувствовал тупое раздражение после чересчур долгой проповеди. — Этот тип просто возле тебя увивается.

Сестра не ответила.

— Ты же сама говорила, что он тебя в гостинице поджидал. Чтобы на свидание со своим братцем отвести. А теперь он с тобой на улице заговаривает. В церкви вдруг объявился. — Из чувства самообороны он вытаскивал откуда-то все новые и новые обвинения против Стефана и теперь, произнося их вслух, считал вполне убедительными.

— Мартин, — сказала Эката, — если я кого из людей и способна ненавидеть, так это тех, кто сует свой нос в чужие дела.

— Если бы ты не была моей сестрой…

— Если бы я не была твоей сестрой, мне не пришлось бы слушать все эти глупости. Может быть, сходишь попросишь, чтобы привели мою лошадь? — Так что расстались они, чуточку злясь друг на друга, что, впрочем, быстро прошло под воздействием времени и расстояния.

В конце ноября, когда Эката снова приехала в Сфарой Кампе, она снова зашла к Фабрам. Ей хотелось этого самой, к тому же она обещала Костанту непременно зайти, и все-таки пришлось совершить над собой некоторое насилие; однако, обнаружив, что дома только Костант и Розана, а Стефана нет, она почувствовала значительное облегчение. Мартин в прошлый раз растревожил ее своими дурацкими упреками и вопросами. Впрочем, видеть она хотела именно Костанта.

Зато Костанту хотелось поговорить о Стефане.

— Он вечно где-то бродит или торчит в «Белом льве». Беспокойный он какой-то. Только время зря тратит. Как-то мы с ним разговаривали, так он мне сказал, что боится уезжать из Кампе. Я все думал, что он этим хотел сказать? Чего именно он боится?

— Ну, у него, наверно, нигде больше друзей нет, только здесь, — предположила Эката.

— Здесь их, надо сказать, тоже немного. Он ведь среди рабочих чиновника изображает, а среди чиновников — рабочего. Я видел, как он ведет себя, когда сюда приходят мои приятели. И почему он не хочет быть таким, какой он на самом деле есть?

— А может, он не уверен, какой он есть на самом деле?

— Ну, так он этого и не узнает, если все время будет слоняться, как лунатик, да вино пить в «Белом льве», — сказал Костант твердо, уверенный в собственной целостности. — И еще вечно ссоры затевать. В этом месяце он дрался уже три раза. И каждый раз ему, бедняге, здорово доставалось. — Костант засмеялся. Эката не ожидала увидеть невинную улыбку ребенка на этом суровом лице. Сразу стало ясно, что он по-настоящему добрый человек, что он искренне тревожится за Стефана; даже в его смехе не слышалось насмешки, он был исключительно добродушным. Как и Стефан, она дивилась ему, его красоте, его силе, но ей он вовсе не казался понапрасну загубленным. Господь хранит свой дом и знает слуг своих. Если он послал этого чистого душой, во всех отношениях замечательного человека жить в безвестности на этой каменной равнине, то ведь и равнина эта — тоже часть его дома, часть его странного хозяйства, как камни и розы, как реки, что бегут вечно и не пересыхают, как тигры, как океан, как личинки мух, как звезды, которые тоже, оказывается, не вечны.

Розана, сидя у камина, прислушивалась к их разговору. Она сидела молча, неуклюжая, ссутулившаяся, хотя в последнее время стала следить за собой и старалась держаться прямо, как когда-то в детстве — то есть примерно год назад. Говорят, привыкаешь быть миллионером; вот и девочка через год-два тоже привыкает быть женщиной. Розана училась носить богатое и тяжелое платье собственного наследия. Вот и сейчас она внимательно слушала других, то есть занималась тем, что раньше делала крайне редко. Она никогда еще не слышала, чтобы взрослые разговаривали между собой так, как эти двое. Она вообще нормального разговора ни разу не слышала. Послушав минут двадцать, она неслышно выскользнула из комнаты. Она узнала достаточно много, даже слишком много, и теперь ей нужно было время, чтобы все как следует усвоить, а потом потренироваться самой. Впрочем, тренироваться она начала немедленно: выпрямилась и важно, неторопливо, плавной походкой вышла на улицу; лицо ее было спокойным, как у Экаты Сачик.

— Что, Роз, наяву спишь? — насмешливо окликнул ее Мартин Сачик от подъезда, где жила вдова Катални. Она улыбнулась ему и сказала:

— Здравствуй, Мартин. — Он замолк и уставился на нее. Потом осторожно спросил:

— Ты куда идешь?

— Никуда; просто гуляю. А твоя сестра у нас.

— Правда? — Он вдруг рассердился, хоть это было и глупо, а Розана продолжала свои упражнения.

— Да, — вежливо подтвердила она. — Зашла моего брата навестить.

— Которого?

— Костанта, конечно! С какой стати ей Стефана-то навещать? — удивилась Розана, на минуту забыв о своей новой роли и улыбаясь во весь рот.

— А ты с какой стати тут одна слоняешься?

— А почему бы мне тут не слоняться? — возмутилась она, уязвленная словом «слоняться», но тут же снова возвратилась к исключительно вежливой форме беседы.

— Ладно, тогда и я с тобой пойду.

— Что ж, почему бы и нет?

Они шли по улице Гульхельма, пока она не превратилась в две заросшие сорной травой колеи.

— Не хочешь прогуляться до Западного Карьера?

— Почему бы и нет? — Розане очень нравилось это выражение; оно звучало очень по-взрослому.

Они брели по неглубокой каменистой колее, а вокруг расстилалась бесконечная равнина, покрытая сухой травой, слишком короткой, чтобы клониться под северо-западным ветром. Груды облаков неслись навстречу, и им казалось, что это они идут так быстро и вся серая равнина тоже скользит куда-то с ними вместе.

— От этих облаков голова кружится, — сказал Мартин, — как когда голову задерешь и на верхушку флагштока смотришь.

Они шли, задрав головы и видя только эти мчавшиеся по небу облака. Розане вдруг показалось, что хоть они и ступают по земле, но уже доросли до небес и идут сквозь них, как птицы, парящие высоко на просторе. Она поглядела на Мартина: он тоже шагал сквозь небеса.