Олег Аксеничев - Шеломянь

ЕШЬ

Миронег не собирался заставлять себя долго ждать и уже направился к столу, как неожиданно натолкнулся на невидимое препятствие. Глаза отказывались подсказать, что мешает проходу, и препятствие само решило прояснить ситуацию:

– Постарайтесь, пожалуйста, в дальнейшем быть несколько осторожнее!

Голос невидимки был непохож на отдававшиеся в голове Миронега гулким эхом холодные слова Хозяйки. Голос был эмоционален и доброжелателен, пушист так же, как нежная длинная шерстка, которую нащупал Миронег, пошарив перед собой руками.

Голос – был.

Миронег его слышал ушами, как было естественно за стенами этой странной избы. Слышал, а не воспринимал непосредственно внутри себя, как незваного и оттого опасного гостя.

– Будьте любезны, – продолжал голос, – сделать вид, что вы ничего не почувствовали и не услышали. Поверьте, так будет лучше для нас обоих, уверяю вас. И постарайтесь следовать моим советам! Прозвучит, может быть, несколько странно, но от этого в данное время зависит даже не ваша жизнь, а большее – судьба. Простите, если выражаюсь несколько выспренно, но таково полученное воспитание, а переступить через него сложнее, чем через Мировое Дерево.

Голос внушал инстинктивное доверие, и Миронег решил подчиняться, пока это не станет вызывать опасений.

САДИСЬ И ЕШЬ

Хозяйка справилась с собой и говорила ровно, без эмоций. Так на севере произносят последние напутствия живым их родичи, умершие во время полярной ночи. Давно, еще в начале своих странствий, Миронег видел у саамов обряд проводов покойников, проводившийся в первый день, когда солнце ненадолго появлялось после ночи над линией горизонта. На высоком берегу плененного льдом океана саамы ставили несколько чумов, куда приносили вымороженных до одеревенения за долгие недели полярной зимы трупы своих мертвецов. Хоронить ночью было нельзя, тогда души умерших попадали во власть темных сил, вот и росла на окраине стойбищ поленница из заледеневших тел, заботливо огороженная от набегов хищников стеной из нарубленного большими брусками слежавшегося снега. С первыми лучами весеннего солнца лед трескался, мертвецы размыкали губы, и родственники умерших в последний раз могли поговорить с ними, прежде чем старейшины поднесут факелы к шкурам, покрывавшим чумы, и жаркое пламя растопит лед и снег и превратит в пепел бренные останки.

Хозяйка говорила, как мертвец, и по телу Миронега пробегали волны отвращения каждый раз, когда он слышал звуки ее голоса.

– Не советовал бы вам есть находящееся на этом столе, – сказал голос пушистого существа, остававшегося, подобно Хозяйке, незримым для Миронега. – Будьте любезны, только делайте вид, что едите, и постарайтесь незаметно для Хозяйки опустить руку с куском мяса вниз, под стол.

Миронег так и сделал. Отломив кусок от жареного лебедя, он поднес его ко рту, словно собираясь откусить.

– Я же просил, – укоризненно начал пушистый голос, но замолчал, увидев, что произошло далее.

Не донеся кусок до губ буквально на волос, Миронег потянулся к кувшину с вином. При этом рука с зажатым в ней куском лебедя непринужденно опустилась вниз, под линию столешницы, как и просил незримый хранитель. Миронег надеялся, что эта хитрость останется не замеченной Хозяйкой.

Маленькие, немного шершавые на ощупь пальчики настойчиво потянули мясо из руки Миронега. Лекарь отпустил кусок, опасаясь, что шум падения тяжелого предмета на пол насторожит Хозяйку, но бренные останки лебедя словно растворились в воздухе.

– Разве можно потчевать гостей такой гадостью? – укоризненно спросил пушистый , деликатно чавкая и похрустывая костями. Миронег невольно сглотнул слюну. – Попробуйте это – пир для тела, отрада для души!

В раскрытую ладонь Миронега опустилось нечто увесистое. Скосив вниз глаза, лекарь заметил, как там сгущается воздух, и из ничего материализовался сочащийся жиром шмат беловатого мяса, ничем не отличавшийся с виду от того, которого лишился незадолго до этого Миронег.

– Кушайте на здоровье, – в голосе пушистого медовым пятном расползалось умиление, словно у хозяина харчевни, заполучившего богатого и щедрого гостя. – Не побрезгуйте.

Миронег не побрезговал. Долгий вынужденный пост только способствовал быстроте, с которой он расправился с аппетитной, хотя и несколько волокнистой грудкой лебедя. Совесть Миронега всполошилась, вспомнив о кмете, оставшемся на холодном ночном ветру, но тут же смешалась, получив неплохой удар куском мяса по губам. Через мгновение она уже забыла обо всем, чувствуя приятную сытость.

Сытое брюхо глухо не только к учению. Сытость заглушает и совесть, беспокойную только в голоде или переедании. Увы!

Миронег потянулся к вину, но неведомый хранитель тут же вмешался:

– Не трогайте! Это гадость!

Такое отвращение звучало в голосе, что Миронег не осмелился ослушаться.

Не сразу стало ясно, что изменилось в избе. Глаза Миронега обрели особую зоркость, словно раньше он смотрел на мир через пластину слюды или рыбий пузырь.

Появились тени. Странно, как Миронег не обратил раньше внимания на то, что невидимые, подобно самой Хозяйке, светильники прогоняли из избы любое пятно тьмы, уничтожив тени и зрительно сделав плоскими все предметы.

Теперь тени отыгрывались, проявившись даже там, где не было ни одного предмета, от которого они могли бы отражаться. Одна из таких беспризорных теней шевелилась на полу неподалеку от Миронега. Ее форма постоянно менялась, и тень походила то на огромную собаку, то на человека, то на неведомую птицу.

Кисть растворенного в воздухе маляра забелила часть пустого пространства у стола, так что Миронег мог видеть на струганом деревянном полу упирающуюся четырьмя широко расставленными ножками скамью, на которую вместо сиденья зачем-то прикрепили неровное сучковатое бревно.

Маляр сменил белила на краски, и скамья расцветилась радужными тонами. Выяснилось, что она была декорирована под сказочное существо; так, сиденье уподобилось собачьему торсу, отчего-то, правда, прикрытому лаково блестевшими соколиными крыльями. Тем же лаком на лапах существа обозначились длинные, немного втянутые в подушечки когти.

В последнюю очередь маляр принялся за голову существа, в которую собирался превратить подлокотник. Человеческое лицо, казалось, не могло иметь ничего общего со звериным телом, но странным образом гармонировало с ним и казалось совершенно естественным. Лицо обрамляла густая грива волос, но Миронег тотчас смешался, затрудняясь определить, волосы это или все-таки завивающаяся, как у овец, шерсть.

Веки на человеческом лице зверя открылись, и на Миронега посмотрели совершенно черные, влажно блестевшие глаза. Соколиные крылья плавно раскрылись, осторожно пробуя воздух избы, и снова улеглись по бокам собачьего тела.